Да, Пчелкин подходил к этой дате во всеоружии. По крайней мере, ему не приходилось отвечать себе на вопрос «Да чего ты добился в этой жизни?!». Пчелкин добился многого. Он был министром. Да, и кстати, еще отцом двух замечательных, взрослых уже сыновей, обучающихся в колледже Сент-Мартинс в Лондоне. Разве не счастье?
Пчелкин, как и все прочие члены правительства, был человеком неверующим и в храмы захаживал только по просьбе пресс-службы. На загробную жизнь не рассчитывал, поэтому брал все от этой. По убеждениям он причислял себя к гедонистам, и министерский портфель был для него неисчерпаемым кладезем удовольствий.
В большую политику Пчелкин пришел по призыву — призвали весь университетский курс, ну и его призвали. А до тех пор строил карьеру в частном секторе, и довольно удачно. Специальность у него была хорошая: кризисное управление. Задача всегда стояла одна: из отведенного бюджета разваливающегося предприятия суметь изыскать средства на его возрождение, не обидев и себя.
Сначала он творил чудеса с бюджетами мелких торговых фирм, потом управлялся с бюджетами металлургических заводов, затем осваивал бюджеты на восстановление давших течь корпораций. К вверенным компаниям Пчелкин относился с известным сочувствием, примерно как хирург к оперируемым. В резюме заносил только триумфы, но свое кладбище, как у любого хирурга, у Пчелкина было. Ну и что? Бывает, что пациент просто не жилец! В конце концов, выживших было больше, поэтому каждый новый клиент у Пчелкина был крупнее предыдущего.
Смысл жизни Пчелкин себе выбрал подходящий: развитие. От правильно освоенного бюджета агрокомпании к правильно освоенному бюджету угольного разреза, а оттуда — к правильно освоенному бюджету потопленного нефтехимического завода. Все по поступающей. И когда впереди в золотисто-алых лучах перед ним забрезжил Князь всех бюджетов — Бюджет Российской Федерации, Пчелкин понял: жизнь удалась.
С тех пор прошло несколько лет.
Уже материальное не интересовало Пчелкина. И журнал «Форбс» не включал его в свои рейтинги только по настоятельной просьбе его, происходящей от природной скромности.
Уже дети его, учащиеся в Лондоне в художественном колледже, могли до конца дней своих заниматься только искусством, никогда не думая о хлебе насущном. И дети их. И дети их детей. И так до седьмого колена.
Уже на прием к Пчелкину надо было записываться за полгода, и секретарши его, поставленные элитным модельным агентством, были все послушными наложницами его.
Уже и Санкт-Моритц наскучил ему, и Майами, и назойливое жужжание моторов Формулы-1 по тесным монакским улочкам. Над головой Пчелкина кроме бездонных и необитаемых голубых небес обнаружился еще и стеклянный потолок. Забраться еще выше, чем он уже сидел, Пчелкин надеяться не мог. Вот и захандрил.