Мы пришли к капитану; он сидел, или, лучше сказать, лежал на лафете пушки, стоявшей в его каюте, и, казалось, был погружен в глубочайшую горесть. Увидев нас, он встал и подошел к нам.
Борк начал говорить и объяснил ему причину нашего посещения.
Надобно признаться, что он сказал капитану все, что сказал бы в подобном случае адвокат, но и не более того, то есть он не молил, а произнес речь. Ни одно сердечное выражение не освежило сухости слов, выходивших мерно из уст его, и, выслушав эту просьбу, я понял, что капитану невозможно простить, как бы он ни был расположен к этому. Ответ был таков, как мы ожидали; но как будто вмешательство лейтенанта в это дело иссушило источник чувствительности в душе Стенбау, в голосе его была суровость, какой я никогда не замечал в нем. Что касается его слов, то это были официальные выражения начальника, который может думать, что ответ его будет доведен до сведения лордов адмиралтейства.
— Если бы это было возможно, — сказал он, — я бы с душевным удовольствием согласился на просьбу экипажа, особенно когда вы, г. Борк, мне ее представляете; но вы знаете, что долг не позволяет мне исполнить вашего желания. Польза службы требует, чтобы столь важное преступление было наказано по всей строгости законов; личные наши чувствования не могут идти в сравнение с интересами службы, и вы, лейтенант, лучше, чем кто-нибудь, знаете, что я бы по справедливости подверг себя порицанию от начальства, если бы показал малейшее снисхождение в деле, которое касается до поддержания дисциплины.
— Но, мистер Стенбау, — вскричал я, — подумайте о необыкновенном положении несчастного Девида, о насилии, может быть, законном, но, конечно, несправедливом, которое сделало его матросом! Вспомните обо всех его страданиях и помилуйте, как помиловал бы сам Господь Бог!
— Мне даны готовые законы: мое дело только исполнять их, и они будут исполнены.
Джемс хотел говорить, но капитан протянул руку, чтобы заставить его молчать.
— Так извините, что мы вас обеспокоили, — сказал Джемс, дрожащим голосом.
— Я и не думал сердиться на вас, господа, за поступок, внушенный вам сердцем, и хотя я отказал вам, однако, могу сказать, не согласно с моими чувствами, — отвечал капитан совсем другим уже голосом. — Ступайте, господа, и оставьте нас с г. Борком. Скажите экипажу, что мне очень жаль, что я не мог исполнить его просьбы и что казнь будет завтра, в полдень.
Мы поклонились и вышли, оставив капитана с лейтенантом.
— Ну, что? — вскричали все, как только увидели нас.
Мы печально покачали головою: у нас недоставало духу говорить.