«Вот и спусковой крючок», – подумал Павел и огляделся.
В отдалении лениво шевелились заправщики. У выкрашенного в красный цвет ящика с песком вытянул лапы кот. На ветвях сирени в паре шагов от Павла чирикали воробьи. Он вытянул руку перед собой и с усилием стиснул рукоять.
Раздался противный свист, но ничего, кроме этого, не произошло. Воробьи продолжали чирикать, ветер – щекотать шею, трасса – гудеть ползущими в сторону Москвы машинами. Вечер воскресенья.
«Куда меня понесло? – задумался Павел. – Захочешь в Москву вернуться – встанешь в пробку часов на пять. Ладно. Незачем пока возвращаться».
Устройство продолжало согревать ладонь. Павел посмотрел на индикаторы. Первый молчал, второй помаргивал, как будто продолжал заряжаться, а последний сократился на треть. Прибор рассчитан на пять нажатий, понял Павел.
Два были сделаны в отделе, еще одно только что. Осталось два. Но в отделе нажатия закончились плачевно, а здесь… Сломалась штучка?
Павел повертел оружие, а он уже был уверен, что в его руках оружие, поколебался мгновение, затем выставил вперед левую ногу и направил устройство на ступню. Вчера он попал под удар дважды и не получил даже синяка, не то что в первый раз, в собственной квартире. И все же…
– Я – идиот, – заявил он и нажал на выступ.
Одновременно со свистом на ногу словно свалился тяжелый мешок с песком. В глазах опять вспыхнули искры. От неожиданности Павел присел, но уже в следующий миг выпрямился. У ног грохнулась пролетавшая ворона, посыпались с куста воробьи и с истошным криком поползла в траву кошка.
– Вот ведь люди, – покачал головой вернувшийся к машине «газельщик». – Кошка-то чем тебе не угодила? Камнем, что ль, кинул?
– Нет, – хрипло ответил Павел и посмотрел на мужика так, что пузатый работяга испугался, поторопился прыгнуть в машину и выжал газ.
Павел присел возле вороны. Глаза у нее лопнули, вокруг клюва выступили капельки крови. Кровь покрывала брюхо и шею птицы. Павел смотрел на ворону, к гибели которой был причастен, и вспоминал рассказ бабушки.
«Захожу я домой, а дома тишина. Ни ты, малец, не скандалишь, ни мамка твоя сковородками не гремит. Вбегаю в комнату, а она, сердешная, сидит на диванчике вполоборота, словно загораживает ребенка своего от кого-то, а сама не шевелится. А ты-то лежишь на диванчике и ножками сучишь! Подскочила я к дивану, на руки тебя подхватила, на дочку свою посмотрела, а она уж не дышит! И капли крови у нее на лице! А глаз словно вовсе нет! Кровяные сгустки только…»
Алексею было едва ли за тридцать. Со спины он напоминал юношу, но, обернувшись, всякий раз вводил в недоумение. Улыбка, подбородок и светлые вихры соответствовали годам двадцати, морщины у глаз и на скулах – сорока, а глаза – всем пятидесяти. Когда после занятий Алексей раздевался, чтобы принять душ, Пашка замирал от восторга. На сухом, плотном теле наставника не было ни грамма жира, а его узкие и сильные мышцы напоминали канаты! Мальчишки, которые не соблазнились экзотикой кэндо, одно время посмеивались над молодым тренером, оборудовавшим додзё в подвальном помещении, но затем, когда тот легко утихомирил разбушевавшегося быка одного из авторитетов, приехавшего проверить старания своего отпрыска, прониклись к Алексею почтением.