— Как дела? — хлопнул он Виктора по плечу.
Тот скривился, ответил кисло и нецензурно.
Толик расхохотался. Он заказал графинчик водки, закуски попроще и, почему-то, ломтик ананаса.
— А я, брат, капиталистом заделался. Зора-то как в воду глядела, точно. Слыхал про Каменец под Кандалакшей? У меня там заводик на берегу залива, гравий, щебень, гранитную крошку гоним, конгломераты разные для строителей. Я там и президент, и директор, а попросту хозяин, — он налил в рюмки себе и Виктору.
Тот посмотрел на него с сомнением.
— Это не скучно?
— Хозяином-то быть?
— Гравий какой-то… ты в нем понимаешь?
Толик насмешливо прищурился.
— Поначалу, точно, ни бельмеса не понимал. Приехал туда, смотреть не на что, пьянь, разорение, бабы злые, ух! За пять лет, как в той песне, «по камушку, по кирпичику растащили кирпичный завод». Спасибо, стены под крышей уцелели. Ну, позвал народ, выступил. Думаешь, просто? Вече новгородское, одно слово. Пять часов орали, чуть не подрались, мужики-то здоровые. Насилу утихли, поверили. Выбрали, правда, «совет директоров», приглядывать за мной. Смех! Денег ни у кого нет, по десятке выпрашивают, директора-то мои… Ха! Потом по местному начальству кинулся. Всех подмазал, научился. Заработало. Сейчас ломим, любо-дорого! Ты был на северах? Темно, холодно, а сердце прикипает. Дом достраиваю, своих перевезу, места чистые, ребятне расти — здоровее некуда. У меня третий намечается, знаешь. Бог даст, ждем дочку.
Он наливал и говорил, говорил и наливал безостановочно, видно было, что он, наконец-то, удовлетворен, душевно здоров, доволен жизнью, хотя и соскучился по своему кругу.
— Я как прилетел, сразу на спектакль побежал, Парфения нашего смотреть. Отменно работает, ей-богу! Как на твои глаза?
Виктор пожал плечами. Он ни разу не видел Парфения на сцене, ему достаточно было иметь того собутыльником. С мгновенным острым проникновением Толик вдруг почувствовал его состояние. Увидел тусклые глаза, вялую белую руку и ужаснулся.
— Фух… Ты-то как? Работаешь? Ездил куда-нибудь?
— Был. В Новосибирске.
— Как там ребята?
— Вкалывают, — Виктор скривился. — Все на вторых ролях. Один Парфишка в люди вышел…
Он чуть не добавил смачных ругательств, но удержался. Друзья помолчали. Толику становилось не по себе. За этим приятельским столом, в праздничном, полном друзей зале, по которому он бродил в мечтах темными приполярными вечерами в своем далеке, его стала забирать, волна за волной, тягучая серая тоска, исходившая от Виктора. Если утром, распределяя время, он рассчитывал посидеть здесь на радостях часа три-четыре, то теперь вдруг засобирался домой и заговорил напоследок о том, чего еще не успел, но о чем непременно хотелось похвалиться именно перед Виктором.