Актер театра «Одеон», вероятно, насытил бы такую речь всевозможными словесными оборотами и гипертрофированными жестами, он швырнул бы свои слова небу. Видок же произносит все ровным голосом и довольно спокойно, после чего глядит в глаза баронессы, словно она и есть искомая им аудитория и иной ему не нужно.
— Сударыня, — говорит он. — Вы мудро поступаете, строго отмеряя свое доверие. Имея же дело со мной, вы можете смело его инвестировать. И прежде чем закончится этот день, вы получите свои дивиденды.
И все равно она колеблется, хотя маска строгости на ее лице слабеет.
— Кажется, вы упоминали некий предмет, — мурлычет он.
Не получив ответа, он продолжает еще более сладким голосом:
— Предмет, который месье Леблан хотел опознать.
Краткий кивок.
— Вам, случайно, не известно, откуда он взял его, мадам?
Она делает глубокий вдох, а выдыхает судорожно, неровно.
— Он мне так и не рассказал, — наконец произносит она. — Его информатор предпочитал оставаться анонимным.
— Выходит, сам Леблан не знал, кто его информатор?
— Очевидно, не знал.
— И месье Леблан унес этот предмет с собой?
— Нет.
Поразительно наблюдать за этим крупным человеком, за его движениями, ставшими легкими, как дуновение ветра, как шаги рогоносца у ложа страсти.
— И что же он с ним сделал?
— Попросил меня подержать его у себя. До того момента, когда он сможет забрать его. — Она сосредоточенно изучает ногти. — Леблан всегда отличался оптимизмом.
— Следовательно, предмет у вас? — осведомляется Видок.
— Да.
Сдерживаться становится почти не под силу. Губы Видока конвульсивно подергиваются, волнение придает его речи неестественную вычурность.
— Смеем ли мы тешить себя надеждой, что по вашей несказанной милости сподобимся его лицезреть?
Она опускает взгляд и, вздрогнув, подобно пьянице, внезапно выдернутому из алкогольного дурмана, обнаруживает у себя на коленях синюю скамеечку. Ее рука скользит по ножке, пока не наталкивается на препятствие: что-то вроде сверкающей подвязки, сплавленной со скамеечкой, — так, по крайней мере, кажется, пока сухие пальцы баронессы суетливо и поспешно не отсоединяют ее от ножки.
Видок кладет добычу на стол, я подношу снятую с ближайшего канделябра свечу. Теперь, отчетливо вырисовывающийся на фоне красного дерева, перед нами лежит золотой предмет, затертый и в отметинах, с зарубками, вмятинами, местами потускневший.
— Маленький, — слышу я собственный гол ос. — Для браслета чересчур мал.
— А для кольца велик, — добавляет Видок. — То есть для кольца взрослого человека.
Он подносит блестящий ободок поближе к свече. По его губам пробегает улыбка.