Панчер засопел:
— Заткнись! С какой стати нам было мочить твоего приятеля, он нормальные бабки платил. А уж насчет хозяйки…
И тут снова с гаденькой улыбочкой встрел лысый:
— А уж насчет хозяйки никто из нас тебе слова дурного не скажет, верно, чуваки? Особливо Генка!
— Ты это о чем? — растерялся я. — Он же с Викой…
Уловив в моем голосе тревогу, подонок гнусно заржал:
— И с Викой тоже! А и Маргарита Владимировна проходу ему не давала. Ни днем, ни ночью, чаще, говорил, ночью… — И вдруг рухнул на четвереньки, получив приличный удар рукояткой пистолета по спине.
Лысый стоял на карачках и грязно ругался, однако Сухарь, зло сплюнув вбок, отрезал:
— Закрой пасть! Забыл, о ком базаришь? И вообще, что-то ты слишком распетушился! Разинул хайло — получай. А лучше молчи. Да и тебе-то откуда знать?
Лысый чуть не плакал.
— Но Зверёк сказал!..
Сухарь плюнул еще раз.
— Мало ли что этот брехун сказал!
Наконец потерпевший встал и, что-то сердито ворча себе под нос, отошел в сторонку. Похоже, справить малую нужду. Ладно, спасибо Сухарю, что отогнал этого клеща. А Сухарь неожиданно сам на пару шагов приблизился ко мне.
— Слушай, — проговорил он как-то даже более-менее уважительно. — Все это туфта. Можешь верить, можешь не верить — дело твое. Не, ну, наверно, она не святая, но посуди сам: баба и впрямь ого-го, а дружок твой, когда забухал, то ему и вообще ни до чего стало. Да и раньше… Бешеный он был, врубаешься? Бе-ше-ный! Кому от такого радость? Ну и, поговаривали, появился у нее кто-то. Потом, кажись, брехали, что с Валентином — но не особо верится: мозгов у того как у барана. Хотя с другой стороны, не мозги же для этого дела нужны. Ну а насчет Зверька — не верь. Слышь — не верь!
Это, выходит, он меня утешить решил? Ну, спасибо, утешил. Мне тоже захотелось сделать ему приятное, и я сказал:
— Эх, малый, я, конечно, не Макаренко и не Песталоцци, но за каким же ты хреном в эту гниль полез? Обрадовался, пушку подержать дали? Суперменом решил заделаться? Гляди, доиграешься. Ты же баклан, а когда баклан начинает виться вокруг мокрушных дел…
Его и без того выпуклые ноздри раздулись, а маленькие глазки стали еще меньше.
— Слушай, не Макаренко, — зло проскрежетал он. — Заруби-ка на своем длинном носу: я никого не убивал, и эти ребята тоже! А ты… ты просто дурак. Думаешь, мы тебя держим? Думаешь, ты нам нужен? Ни хрена не нужен! Щас тачка подкатит — и вали отсюда, понял? Вали-вали! Только скоро сам шею себе свернешь!
— Во-во, — окрысился лысый. — А я помогу.
И я вдруг понял, что он мне надоел. Хуже горькой редьки. А еще… Нет, я говорил уже, что отнюдь не садист, однако этот поц явно перебрал отпущенный ему лимит моего терпения. И к тому же в том, что я решил предпринять, имелось помимо жажды мести и действительно некоторое рациональное зерно.