За дверью зазвонил телефон. Кольцов прошёл в кабинет и взял трубку. Звонил полковник Щукин, просил узнать, сможет ли его принять командующий.
— Владимир Зенонович, полковник Щукин! — доложил Кольцов.
— Просите! — отозвался Ковалевский и, тяжело поднявшись с дивана, тоже прошёл в кабинет. Мундир на нем висел мешковато, отчего, погоны на плечах завалились набок.
Вскоре стремительно вошёл Щукин, поздоровался с командующим, потом с Кольцовым.
— Хочу воспользоваться присутствием здесь капитана, — он покосился на Кольцова, — и обратить ваше внимание, Владимир Зенонович, на недопустимость некоторых явлений в штабе.
Ковалевский удивлённо поднял голову:
— Нуте-с?
— У вас, Владимир Зенонович, есть личная охрана — конвой, который почему-то никогда вас не сопровождает. Вот и вчера вы разъезжали по улицам в открытом автомобиле лишь с капитаном и шофёром. А между тем в городе, особенно на окраинах, совсем не так благополучно, как бы нам хотелось. Много пробольшевистски настроенных элементов. Кроме того, по сообщениям агентуры, в Харькове перед нашим приходом было создано преступное подполье, в котором кроме пропагандистских групп есть и группы боевиков, подготовленных для совершения диверсионных и террористических акций. Мы, конечно, в ближайшее время очистим город, но… — Щукин сделал паузу и повернулся к стоящему навытяжку Кольцову: — Я хотел бы просить вас, господин капитан, в дальнейшем неукоснительно придерживаться правила и вызывать конвой всякий раз, когда командующий будет покидать здание штаба. Это входит в круг ваших прямых обязанностей.
— Я понял вас, господин полковник, и очень благодарен, что это замечание вы сделали в присутствии командующего. Вчера я вызвал конвой, но командующий отменил моё распоряжение! — Кольцов посмотрел на Ковалевского: — Я могу идти, ваше превосходительство?
— Минутку. — Ковалевский хмуро протёр стекла пенсне и раздражённо сказал: — Николай Григорьевич, видимо, я сам вправе решать, в каких случаях мне пользоваться конвоем… — Он хотел ещё что-то сказать, но, посмотрев на бесстрастное лицо Щукина, слабо махнул рукой: — Ладно, как-нибудь вернёмся к этому. — И кивком головы отпустил Кольцова. Когда тот вышел, Ковалевский все же сказал: — Вы поставили меня в неловкое положение, Николай Григорьевич.
— Поверьте, это не моя прихоть, Владимир Зенонович. — Щукин деловито достал из папки лист бумаги. — Чрезвычайно важные вести из Киева.
Ковалевский принял бумагу и, поправив пенсне, начал читать. Это было агентурное донесение, в его левом верхнем углу стоял жирный красный гриф «Совершенно секретно».