.
Антагонизм действующих лиц «Анонимного сказания» обусловлен их менталитетом. Борис опасается уступить уговорам и развязать междоусобную войну, удостоившись за этот проступок не только прижизненного, но и посмертного осуждения. Поэтому, будучи убежден в бренности земного благополучия, он отвергает перспективу междоусобной войны за киевский «стол», вести борьбу за который предлагают ему дружинники накануне гибели на Альте. «Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения — говорит Борис. — А все это преходящее и непрочно, как к паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные, и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими. Всего этого будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья — ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего»>{191}.
Считается, что в условиях симбиоза древнерусских и византийских традиций наследования власти, начавшихся после Крещения Руси, поступок Бориса дал новое идеологическое обоснование принципу старшинства в роду Рюриковичей (В. Я. Петрухин)>{192}, однако, допуская подобное утверждение, необходимо помнить, что перед нами агиографически стилизованная картина, а не реальное отображение фактов (А. Е. Пресняков)>{193}. «Анонимное сказание», акцентируя внимание не только на принадлежности Бориса к княжескому роду, но и на его «этикете поведения», который должен был служить образцом для всех его представителей, выразило взгляд клерикальной элиты древнерусского общества на политические проблемы XI в. в контексте доминирующих религиозных представлений. Поэтому представляется правильным атрибутировать эти идеи не самому Борису, а составителям «Сказания» в последней четверти XI в., которые добивались их популяризации при помощи вновь созданного культа.
В данном случае это не столько исторический факт, сколько факт историографии древнерусской общественной мысли, ибо, «создав образ святого сына Владимира, киевская церковь старалась внушить читателям „Сказания“ новую концепцию власти и новую мораль, необходимую русской православной столице, которой все время угрожали династические распри» (Р. Пиккио)>{194}