Еще несколько рабочих выступили в пользу пятилетки за два года. Кое-кто поддерживал Никифорова, прочие считали, что вернее взять побольше обязательств, чтоб лишить себя возможности не выполнить их. Только Электриса Никаноровна, столовщица, сказала:
– Раз правительство решило за три года, так и надо. Нечего выдумывать. Все сделаете за два, а потом что? Будете бездельничать?
Все над ней, конечно, посмеялись: толстая нарпитовка не шибко разбиралась в производстве и, хотя была хорошей коммунисткой, не могла понять, что инициатива пролетария – важнейший элемент народного хозяйства.
– Значит, голосуем? – предложил Спартак Маратыч.
Тут раскрылась дверь и на пороге появился сборщик Аверьянов.
– Ишь, не запылился! – фыркнул кто-то из рабочих.
– Сильно извиняюсь, – бросил сборщик, но в его так называемом извинении сквозили нотки наглости.
Начальник хмуро посмотрел на Аверьянова, самодовольно усевшегося нога на ногу в первом ряду:
– Ты совсем не уважаешь коллектива, Степан.
– Да? Это почему же?
Пролетарии зашушукались.
– Сам знаешь почему. Ты мне тут не паясничай! Смотрите-ка, нашелся, независимый какой! – вспылил Маратыч. – Может, ты при старом председателе себе так позволял на полчаса опаздывать! Но с этим я покончу!
– Ты, гляжу, себя одного уже за весь коллектив почитаешь, – бросил Аверьянов. – Не тебе меня манерам учить! Зарываешься, Маратыч…
– Я-то зарываюсь?!. Это, знаешь, ты, товарищ, зарываешься! Считаешь, что другие дожидаться тебя будут?
– Я в цеху работал. Надо было дело кончить, прежде чем сюда идти. Работа-то важнее разговоров. Или ты так не считаешь?
«Что он мелет, этот Аверьянов? – думал про себя Краслен. – Чего он добивается? Странный, подозрительный экземпляр. Я-то думал, таких больше нет в наше время».
Аверьянов на завод пришел недавно. В коллектив он как-то сразу не вписался. В этом человеке каждая черта была нелепой, нетипичной, удивительной: и брови, черные как смоль, при светлых, почти белых волосах, и безыдейное имя – Степан Аверьянов, и все его манеры, поведение. Сборщик вечно был не в духе. В директивах руководства он все время находил какую-нибудь мелочь, самую последнюю детальку, которая ему не нравилась: ходил, ругал, ворчал, хотя, конечно, в пользу буржуазного порядка не высказывался. Очень любил выделиться. Если все шли есть, он шел работать, если все работали – бурчал, что должен пообедать. Так же и сегодня: рассуждения о некоем срочном деле, не дающем вовремя явиться на собрание, были попросту нелепы. Ведь собрание было плановым, проводилось после окончания всех смен и являлось неотъемлемой частью важного процесса управления предприятием.