однако арбалетом она, похоже, владеет лучше, чем швейной иглой!
— Ага, а я — принц и претендент на престол… — произнес я,
отсмеявшись.
— Ты осмеливаешься подвергать сомнению правдивость моих слов? -
теперь острый наконечник стрелы смотрел мне в лицо.
Тут до меня дошло, что какая-нибудь дочка прячущихся в лесу
голодранцев, даже и вздумай она поиграть в "благородных", едва ли сумела
бы выстроить столь сложные фразы, как "значит, у тебя нет
обязательств…" и "ты осмеливаешься подвергать сомнению…" Она бы
изъяснялась в стиле "Так ты чо, ни за кого, да?" и "Да ты чо, мне не
веришь?!"
— Прошу простить мой смех, баронесса, — ответил я со всей возможной
серьезностью, — но давно ли вы смотрелись в зеркало?
— Три года назад, — негромко ответила она. — В день, когда они
ворвались в замок.
И в интонации, с которой она это сказала, было нечто, что заставило
меня поверить окончательно.
— Значит, вся твоя семья…
— Да. Они убили всех. Отца, мать, обоих братьев и старшую сестру. Я
выжила, потому что отец успел спрятать меня. Наверху, на балке под
потолком. Никто из взрослых не смог бы лечь там так, чтобы его не было
видно снизу. Только я. Поэтому я уцелела. Но я слышала, как их убивали.
Слышала… и кое-что видела. Но я ничего не могла сделать. Тогда у меня
не было арбалета. И если бы я издала хоть звук, меня бы нашли и тоже
убили. Я пролежала там, не шевелясь, полдня, пока они грабили замок.
Потом они раскидали повсюду солому, подожгли ее и убежали. Я успела
выбраться на стену — там одни камни, гореть нечему. Правда, чуть в дыму
не задохнулась, голова потом сильно болела… Когда пожар утих, я обошла
замок. Мне еще нужно было похоронить погибших. Тела сильно обгорели, но
так было даже лучше. Мне было бы трудно… засыпать землей их лица, если
бы они были, как живые. А так это были просто черные головешки. К тому
же… так они меньше весили. У меня бы, наверное, не хватило сил
перетаскать их всех, если бы они были целые…
— Сколько же тебе было лет?
— Девять. Сейчас двенадцать.
— Господи…
Я никогда не любил детей, и уж тем более не выношу всяческое
умиление и сюсюканье. Но тут меня вдруг пронзило чувство острой жалости
к этой совершенно чужой мне девочке. Захотелось хоть как-то приласкать и
утешить ее. Арбалет все еще смотрел в мою сторону, но уже явно не
целился в меня — она просто машинально продолжала его держать. Я шагнул
к ней и мягко отвел оружие в сторону. Затем очень осторожно — я ведь
понимал, каковы были ее последние воспоминания о мужчинах с мечами -
протянул руку и погладил ее по голове. В первый момент она и впрямь