Что-то громыхнуло. От страшного удара карета заходила ходуном. Передняя стенка с хрустом вывернулась внутрь, каменный шар размером с головку младенца закрутился на полу, наматывая на себя обивку. Брызнуло водопадом осколков венецианское зеркало. Заполошно заржала лошадь. Еще раз громыхнуло, и карета, подпрыгнув, как раненый кабан, припала на передние колеса. С треском рухнул карниз тяжелой бархатной портьеры. Ременные рессоры заскрипели под чьей-то тяжестью. По крыше загрохотало, посыпались в грязь дорожные сумы, укрепленные наверху. Тяжелое дыхание, натужные хрипы, вскрики, глухие удары и звон стали о сталь слились в рев, разрывающий голову.
Разнеся в мелкие брызги слюдяное оконце, внутрь просунулась огромная волосатая ручища. Короткие вымазанные кровью пальцы зашарили по стенам, разрывая ногтями голубую атласную обивку, обрывая полки и сбрасывая с крючков теплые плащи, подбитые мехом.
Мальчик вздрогнул, отогнал от себя страшное видение, приблизился к обгорелому остову и заглянул внутрь. За ночь кто-то успел ободрать всю обивку, выставив на обозрение стыдливо желтеющие стены кареты. Мародеры сняли с нее колеса, двери, оторвали все латунные детали и даже унесли позолоченные завитки, приделанные по краю крыши.
«Тишина-то какая, — подумалось ему. — Даже птицы молчат. Странно. Вроде недавно пели, а сейчас молчат. Неужели они грустят вместе со мной?»
На пригорке за кустами лежали двое мужчин. Один, угрюмый, с цепким взглядом, еще совсем недавно изображавший из себя торговца пряниками, оторвал от глаз заграничную подзорную трубу и повернулся к другому — мускулистому, с тяжелыми надбровными дугами и узкими щелочками глаз.
— Ребенок тут. Теперь бы мать дождаться.
— А ты уверен, что она сюда придет? — спросил мускулистый.
— А где ей еще искать такого сообразительного сына? Только здесь.
— Думаешь, она его ищет?
— А ты бы не стал свое дитятко искать? — спросил угрюмый. — Хотя… Ты бы не стал.
— А зачем нам малец-то? — тихо спросил второй. — Давай его пристрелим. Я прямо отсюда могу. — Он любовно погладил ложе большого самострела со спущенной тетивой и толстой короткой стрелой, уложенной в специальную канавку. — Или ножичком… Мочи уже нет за ним таскаться. Меня баба уже достала совсем, чума иерихонская…
— Труба, — поправил его угрюмый.
— Что? А. Ну да. Замучила, говорю. Дома, мол, тебя не бывает. Небось, к девкам ходишь, говорит.
— А что, не ходишь? — спросил угрюмый.
— Да хожу, но дело-то не в этом совсем. Все время ведь за ним ходим. Вчера, позавчера, третьего дня! Затемно в дом вваливаюсь, так она…