Аборигены подтащили сооружение поближе к ногам путников и замерли в почтительном поклоне.
— Дядька Мирослав, чего это они?
— Лезь, — злобно прошипел тот. — Усаживайся. — И подтолкнул юношу плечом.
Чуть не порезав колени о собственную шпагу, тот бухнулся прямо на жесткие перекладины. Мирослав, не опуская копья, медленно опустился рядом. Его бугрящиеся мышцами ноги напоминали взведенные рычаги катапульт. Он в любой момент готов был вскочить и броситься в бой.
Ромка пожал плечами. Ему не случалось прежде играть роль бога или даже полубога, и все это начинало нравиться.
Туземцы подняли носилки за длинные ручки и медленно, стараясь не качать и не задевать головами пассажиров за низко висящие ветви, двинулись по едва заметной тропинке. Толстяк занял место в самом конце процессии, неся на потном плече барабан и кряхтя так, что испуганные птицы срывались с ветвей. Временами туземцы начинали петь какие-то заунывные песни и раскачиваться в такт мелодии.
Путники ехали молча. Ромка умудрился задремать, прикорнув на литом плече Мирослава, который погрузился в раздумья. Индейцы несли их в город или деревню, это понятно. Но вот зачем? Может, хотят съесть на африканский манер?
Он покрепче перехватил копье и примерился к макушкам носильщиков. Четверых-пятерых он отправит к праотцам, но останется еще человек двенадцать, с которыми сладить будет ой как не просто.
То, что их считали богами, отнюдь не гарантировало безопасности. По опыту он знал, что для многих дикарей съесть богоподобное существо — значит получить его силу, ловкость и мудрость. Зная местные обычаи и владея языком, им, наверное, удалось бы повернуть ситуацию в свою сторону. Ладно, хоть не связали. При самом неудачном раскладе можно прихватить на свидание со всевышним парочку птиц высокого полета.
«Странная штука жизнь, — думал он. — Началась около суровых вод Белого моря, среди снегов и ледяных полей, и чуть не оборвалась в пасти белого медведя, но тогда обошлось. А закончиться все может у моря голубого, среди тепла, огромных цветов и невиданных зверей».
Чуткие ноздри воина уловили целый букет запахов. Кислый дух прогорклой соломы, на которой спали десятки немытых тел, вонь отхожих мест, дымок костров, ароматы приготавливаемой пищи. У Мирослава свело живот и потекли слюни. Он сообразил, что больше суток у него не было во рту маковой росинки. До процессии стали доноситься звуки большого поселения. Стук глиняных плошек, треск рвущейся материи, пронзительные вопли младенцев, суровые окрики матерей и звонкие шлепки по голым задам.