Женщина все что-то говорила. Вдруг она замерла, словно вспомнила о чем-то очень важном. Даже забыла про свою рыбу.
— Ой, горе мне… мужика при начале войны убило, а теперь и старшенького забрали, кровинушку мою. Это любимый наш… Мы со Степаном из-за него и оженились. Как понесла от него, а мне только семнадцать исполнилось… Отец мой шибко был против, чтобы дочка его замуж за хохла выходила. Все кричал: «Мало тебе молдаван на селе». А как про внучка узнал, сразу отошел… И согласился. Так-то вот, Ото…
Женщина глубоко вздохнула и опять принялась за чешую.
— Это, выходит, сын мой сейчас чуть старше меня тогдашней. А Степан. Ему ж и восемнадцати еще нет. Ты-то, фашистик, все одно постарше намного его выглядишь… А мне еще двух дочек малых кормить, и свекровь еле ходит… А тут ты еще на мою голову свалился. Как змей водяной из Днестра выполз. Вылитый лаур-балаур.
— Спасибо вам, Вера… За то, что меня… за то, что меня отогрели… — тихо произнес Хаген,— И за одежду… за то, что почистили и высушили…
Он вдруг вспомнил ее упруго колыхнувшуюся, большую грудь, все ее обнаженное тело, на котором плясали красные отсветы печного пламени. Вера, прищурив глаза, внимательно на него поглядела.
— Чего это ты там зашептал? И вид такой застенчивый… Теперь тебе уже стесняться нечего. Чай, мужик, а не дитя несмышленое. Убивать, небось, научился… А думать про всякое забудь. Что было, то было… А больше ничего тебе не светит. Эх ты, горе луковое, свалился на мою голову. Подыхал бы там себе, на бережку, не маялась бы… Так нет, сердца своего послушалась. А теперь вот еще и корми тебя, вместо того чтоб детишкам и старухе еды отнести. Нечего тут бездельничать, на-ка вот кадушку, принеси из бочки воды, там, за сараем, бочка с дождевой водой стоит. Сейчас уху есть будем…
Отто по указывающим жестам сообразил, чего от него хочет Вера. Послушно взяв деревянную кадушку, он сходил к бочке. С крыши сарая в нее был сооружен слив. Аккуратно стянув служивший крышкой широкий железный лист, он зачерпнул полную кадку студеной прозрачной воды. Она была золотисто-янтарного цвета и пахла дубом.
Ароматнейший запах наваристой ухи из бурлящего казана заставлял Отто жадно втягивать сырой весенний воздух.
— Ага, принес, солдатик, — приветливо встретила его женщина. — Ну, вот, теперь добавь чуть-чуть, а то выкипело. Хотя нет, стой, дай, я сама, а то еще не поймешь ничего…
Перехватив из его руки кадушку, Вера осторожно добавила в казан воду почти до самого верха.
— Вот так… Теперь сиди и следи за костром. Если надо, дровишек подкладывай. Понял, служивый? Вишь, именами вашими фашистскими язык не ворочается тебя называть.