Завтра будет поздно (Дружинин) - страница 7

Над звуковкой, притаившейся в ложбине, плясали искры. Михальская по-прежнему одна – разжигала печурку.

– Юлия Павловна! – крикнул я, входя. – Вот, почитайте.

– Осторожно, Саша, чайник! – Она взяла письмо.

– Занятно… Он славный малый, должно быть. Мальчик из интеллигентной семьи, вероятно неуклюжий, зацелованный тетями и боннами. На фронте болел ангиной. Может, даже коклюшем. – Она с улыбкой сузила глаза и замахала рукой, чтобы разогнать дым. – Тощий, в очках… Жаль, мы не знаем его настоящего имени, а то…

Она мысленно уже составляла листовку. Эх, кабы еще имена!

– Немец на немца. – сказал я. – Это же… Им конец, Юлия Павловна.

– Не так еще скоро, Саша.

– Это выбьет их из Саморядовки, если как следует подать.

– Утопия, Саша. Выбьют их "катюши". Фюрст… Фюрст… Неужели тот самый?

Некий Фюрст, обер-лейтенант, находился у нас в "лену. Его захватили в начале зимы, возле Колпина.

– Интересно, что за пословица, – сказал я. – Французская пословица…

Машину качнуло. Вошел, топоча и злясь на стужу, капитан Шабуров, коротким рывком пожал мне руку. Ни о чем не спрашивая, швырнул в угол шапку, сел и затих. Его мысли бродили где-то очень далеко.

Обритый наголо, плотный, с серебристой щетиной на щеках, он сидит ссутулившись, изучает свои толстые, беспокойно шевелящиеся пальцы. И мы говорим еще громче, чтобы рассеять тяжелую тишину, загустевшую вокруг него.

Не таков был Шабуров раньше, когда были живы его жена и пятнадцатилетняя дочь. До того дня, когда в его квартиру на Литейном попал снаряд.

К ужину явился и шофер Охапкин. Весело поздоровался со мной, мигом затопил погасшую печь. Жаря на сковороде картошку, с упоением толковал о докторше из медсанбата, которая якобы влюблена в него до безумия.

– Врешь ты, – равнодушно бросил Шабуров. – Врешь ты все, Николай.

– Я вру?

Юное лицо Коли с пушком на мягком подбородке выражает искреннюю обиду.

– Фантазирую когда… Щуть-щуть, – Коля лукаво ухмыляется. – А врать не вру. Спросите: есть в медсанбате докторша Быстрова? Все тощно…

– Быстрова, может, и есть, – скучным голосом откликается Шабуров. – А ты все-таки заливаешь.

Что и говорить, на редкость разные люди собраны прихотью войны на нашей звуковке!

– Нынче вещать не будем, – объявил Шабуров, когда мы принялись за еду. – Танки дорогу перепахали.

Больше он ничего не сказал, пока мы ели картошку, пили чай с клюквенным экстрактом, горьковатым от сахарина, и толковали о разных вещах. О штурме Саморядовки, который начнется не сегодня-завтра. О трофейном сухом спирте, подобранном Колей, – к его огорчению, этот проклятый фрицевский спирт нельзя пить. Но больше всего, конечно, мы говорили об убитом немце.