…С непокрытой головой я сижу на тонких ступенях крыльца и не спешу заходить в палатку. Уже почищено, отсыревшее в ночном карауле оружие, уже ушли на зачистку ротные наши колонны. В темных окопах, навалившись на осыпанные стены, спят расслабшие часовые постов. В небе стоит недолгое зимнее солнце, и слабый ветер полудня несет из ущелья едва уловимый трупный запах. Это — небрежная братская могила «и наших, и ваших». Слишком большая мясорубка была здесь. Такая, что мало кто различал и делил мертвых.
У соседней палатки с автоматом наперевес стоит боец разведроты. Рядом у широких колес БТРа сидят пленные. Небритые и грязные, они подставляют солнцу худые узкие спины. Прыгает у брони и громко тявкает на боевиков любопытный рыжий щенок. Я даже не смотрю на чеченцев. А, свесив к земле лицо, тихонько пою: «…Тебя я услышу за тысячу верст. Мы эхо, мы эхо…» По синей дороге неба уходят в Дагестан боевые пары вертолетов. Еще держится Грозный. Уже начался февраль. Скоро весна…
Когда вокруг тебя ходит смерть, совсем по иному начинаешь смотреть и на жизнь. Еще недавно мы только слышали, только видели в кино, как убивают людей, а теперь сами встали на страшную эту дорогу. И если раньше смерть была для нас чем-то далеким, делом стариков и старух, тем горизонтом, которого никогда не достигнуть, то невероятно близко подошла она сегодня. Мы впервые поняли, что нет от нее спасения, что ее не отвратят никакие лекарства, никакая молитва, никакая ворожба. И это было самое первое разочарование в жизни. Теперь уже никто не сомневался, что когда-нибудь умрет и он.
Но тогда в 2000-м мы еще боялись смерти. Потому что видели ее в первый раз, потому что не успели к ней привыкнуть. Не знаю, как у других, но у меня была своя философия страха. Умереть было не страшно. Я больше боялся остаться калекой. Боялся до ужаса, до кошмарных снов по ночам. Они так часто приходили ко мне, жуткие эти сны, в которых я не мог поднять своего оружия, потому что были оторваны руки, не мог вылезти из окопа, потому что миной срезало ноги, ничего не видел, потому что враг вырезал мне глаза… Инвалидность — это еще страшнее, чем смерть. И я с любым поспорю об этом.
И, забегая вперед, я хочу рассказать здесь историю Ашота:
Их «броня» взлетела на воздух вовсе не на марше, и не в бою. Бойцы поехали за дровами для кухни, а вместо дров, вернулись с водителем, которому фугасом отняло ноги. Других только контузило, и они не потратили крови. Оставшийся инвалидом Ашот, стал для всех примером неминуемости судьбы. За три дня до взрыва он не поехал по замене домой, посчитав, что так же легко переживет вторую командировку. «Не намного задержался, — говорили про него офицеры и рядовые. — Только домой лучше с ногами ехать…»