Рисовала моя мама лучше, чем готовила. Мне нравилось, как она нарисовала отца — в костюме, на темно-красном фоне, с задумчивым лицом, — но вот ее томатный суп с макаронами вовсе не вызывал у меня восторга.
Она стояла у кухонной плиты перед большой кастрюлей и варила этот самый суп, в одной руке у нее был стакан хереса, а в другой — горящая сигарета с чуть ли не дюймовым столбиком пепла. Она повернулась и, увидев меня, сказала: «Иди вымой руки!» Я направился по коридору в ванную, успев краем глаза заметить, как пепельный столбик свалился в кастрюлю. Перед тем как я открыл дверь в ванную, до меня донеслось мамино бормотание: «А не пойти ли тебе?..» — а следом раздался хлюпающий звук — она принялась помешивать свою оранжевую похлебку.
Когда я вышел из ванной, мне было поручено замешать порошковое молоко и выдать всем нам, маленьким, по стакану. В конце еды нас ждали три полных стакана этого молока. К несчастью, мы все еще не забыли, что такое настоящее молоко. Порошковое по вкусу напоминало кислую капусту, а по виду — вспененную воду с растворенным в ней мелом. Но стояло оно просто для виду. Если никто из нас не жаловался на ужасный вкус, мать никогда не заставляла его пить.
Стены столовой были обиты раскрашенными под дерево панелями, сучки на которых всегда казались мне кричащими рожами. Джим сидел за столом напротив меня, а Мэри — рядом со мной. Мать восседала в конце стола, под открытым окном. Перед ней стояла не тарелка с супом, а пепельница и стакан с вином.
— Вкуснота — пальчики оближешь, — сказал Джим, добавляя в свою тарелку кусок маргарина. Как только оранжевое варево начинало охлаждаться, в него постоянно нужно было добавлять смазку.
— Закрой рот и ешь, — сказала мама.
Мэри помалкивала. По тому, как она тихонько кивала, я догадался, что она сейчас — Микки.
— Тай-во-рту сегодня не появился, — сказал я.
Мой брат посмотрел на меня и разочарованно покачал головой.
— Да он там и в метель будет торчать — ждать этого мороженщика, — сказал он маме.
Та беззвучно рассмеялась, выбросила ладонь в его сторону и ударила по воздуху.
— Во что-то же нужно верить, — сказала мама. — Жизнь такая долгая, стерва.
Она затянулась сигаретой, отхлебнула вина. Мы с Джимом знали, что последует за этим.
— Когда дела немного наладятся, — сказала она, — мы, пожалуй, все поедем куда-нибудь в отпуск.
— Как насчет Бермуд? — спросил Джим.
Мама в своем винном тумане задумалась на секунду — уж не иронизирует ли он, но брат умел изображать искренность.
— Я как раз об этом и подумала.
Так оно и было на самом деле, потому что раз в неделю, достигнув необходимого уровня интоксикации, она непременно об этом думала. Это зашло уже настолько далеко, что когда Джиму было что-то от меня нужно, а я спрашивал, что мне за это отломится, он отвечал: «Не волнуйся — я возьму тебя на Бермуды».