— Когда премьера?
— Через десять дней.
— И что, отложить нельзя?! — спросил полковник.
— Ни на один день!
— Что будете представлять? «Ромео и Джульетту»?
— «Дядю Ваню»! — пошутил адъютант.
— Спектакль называется «Король пчел».
— Яне знаю такой пьесы, — не боясь показаться профаном, честно признался Кинчин.
— Пьеса моего собственного сочинения.
— Ах да, я совсем забыл, вы еще и писательница!
— Я, кстати, и рисую неплохо, и еще пою.
— А вышивать не пробовал, Коля? Пяльцами? — опять съязвил лейтенант.
— На пяльцах, — парировал Лебедушкин. — Через десять дней премьера.
— Да-с. Любопытно, — сказал полковник.
— Можно попросить контрамарочку? — зло улыбнулся Ювачев.
— Билеты не продаются, приходите так, сыграю за аплодисменты.
— Внеси, капитан, изменение в расписание занятий: не один, два кросса в день... по пересеченной местности, — попросил Ювачева полковник.
— С полным боекомплектом! — поддержал идею начальника Ювачев.
— Товарищ полковник, из меня солдата не получится. Вы посмотрите, ну какой я солдат? Меня убьют в первом же бою, и не пулей, а просто так, из-за моей собственной нерасторопности. Я не смогу защитить Родину, отпустите меня домой, пожалуйста, Андрей Исаевич, отпустите.
Полковник пристально посмотрел на девушку.
— В таком виде не могу, Лебедушкин. Меня из армии уволят, а я, между прочим, отдал армии сорок лет жизни. А платьице завтра переодень, испачкаешь, уж больно хорошее платьице.
Было полнолуние. Половина третьего ночи. Полковнику не спалось. Ему очень хотелось вспомнить о чем-нибудь очень теплом, приятном, волнующем до слез, может быть, такое воспоминание принесло бы покой и сладкий сон, но почему-то хорошие воспоминания не приходили, они куда-то исчезли, пропали или спрятались. Конечно, Кинчин прожил счастливую жизнь, и дети когда-то были забавными, маленькими, нежными, и женщину, с которой навсегда развела его судьба, он искренне любил... Были, были эти мгновения счастья, но почему-то образы счастья куда-то исчезли, и нечем стало согреть душу.
Полковник встал с постели, босиком прошел через гостиную, открыл холодильник, налил в стакан водки, опрокинул «огненную воду» в горло. Затем залпом осушил еще один стакан водки, запил водой из-под крана, вернулся в кровать, залез под одеяло с головой и закрыл глаза.
Он лежал так часа два. Сон не приходил. На душе было тяжело и смутно. Больно. Днем в этой армейской суете это чувство оставляло его. Зато ночью!..
Вдруг он понял, что ему хочется поговорить с Лебедушкиным. Все равно о чем. Кинчин вскочил с постели, быстро, как по команде, оделся, накинул на плечи шинель и вышел на улицу, умылся снегом, прошел через КПП, проверил пост у склада арттехвооружения (караульный не спал, видно, ему уже доложили, что «сам» идет проверять службу) и направился в клуб.