Мы взяли у портье ключи и поднялись на лифте на седьмой этаж. Номер оказался очень уютным. Я закрыл дверь на два оборота. Мы не стали включать свет, разбежались и бросились в воду. Течение тут же подхватило и понесло нас. Мы плыли к верховьям, преодолевая пороги, мы нерестились до трех ночи. Когда позади остались десятки, сотни морских миль, мы решили немного отдохнуть и остановились. Я достал из бара бутылку колы, открыл и стал жадно пить из горлышка.
— Что-нибудь не так? — спросил я.
— Ты едва не проткнул меня насквозь.
— Не выдумывай.
— Я почувствовала, как он выходит с обратной стороны.
— С обратной стороны земли? — сказал я.
— Он у тебя какой-то потусторонний.
Вдруг моего слуха коснулся чей-то смех. Смеялись близко.
— Что это? — спросила Саша.
— Не обращай внимания.
— Мне страшно.
— Ничего не бойся, я с тобой.
— Кажется, мы здесь не одни.
— Не выдумывай, — сказал я, — смотри, снег идет.
— А тебе не кажется, что он какой-то странный, ненастоящий.
— Что ты сказала?
— И фонарь подозрительный, как нарисованный.
Я встал, подошел к окну, открыл раму и взял немного снега с подоконника. Это был поролоновый, искусственный снег.
— Да, ты права, милая, — сказал я, — все вокруг ненастоящее. И этот город, и этот снег, и эта планета — все сделано на скорую руку из папье-маше и покрашено сверху гуашью. Это дешевая декорация, на фоне которой сделают моментальный снимок под названием «Наша жизнь», а после этот снимок потеряется среди миллиардов точно таких же. Посмотри, и луна вырезана из старого картона.
— Я хочу петь, — сказала Мессалина, забралась нагишом на стул и запела. Я застыл, словно ящерица, я окаменел. Я превратился в слух. Мое сердце остановилось. Вселенная распалась, человечество сгинуло, звезды превратились в пыль, осталась только незатейливая мелодия и мое сердце. Я не дышал. Я стал воздухом на ее губах.
Скоро песенки не стало. Последний куплет оказался каплей животворящей влаги, упавшей на раскаленную сковородку. Песенка испарилась. Вдруг откуда-то выплеснулось море аплодисментов. Они гремели, как океанский прибой, и не затихали ни на мгновение.
— Тебе аплодируют.
— Кто?
— Не знаю.
— Куда ты меня привел?
— Минутку, — сказал я и нажал на выключатель. Высоко под потолком вспыхнула огромная многотонная хрустальная люстра. Стало светло, как днем. И оказалось, что нагла кровать стоит в самом центре сцены Московского художественного театра. Зал был битком. Зрители в партере поднимались один за другим и аплодировали. Не говоря друг другу ни слова, мы схватили одежду и бросились за кулисы.