земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка».
Но: «Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она
пролилась, уже растут виноградные гроздья».
Кровь Воланда — великое жертвоприношение, незримое вино, которое
от века пьет человечество. Опасаясь того, что читатели не поймут этот
символ, Булгаков вводит эпизод с медицинскими кровососами и профессором
Кузьминым. Профессор «…сидел в спальне на кровати, причем пиявки висели
у него на висках, за ушами и на шее». (Воланд — тоже профессор, его видят
в спальне сидящим на постели!). Но и это не помогло: роман прочитали с
точностью до наоборот. Именно в заключительной сцене бала — там, где
Воланд и Маргарита пьют кровь, — булгаковеды дружно увидели «сатанизм»
и «черную мессу».
«Пейте, сие есть кровь Моя», — говорил Иисус. А вот как описывается
казнь Иешуа: «…Сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело».
Это и есть человечество по Булгакову: «Мухи и слепни поэтому совершенно
облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся массой».
«Просто мне хотелось повидать москвичей в массе», — объяснил артист
буфетчику. И — «в партере зашевелились»…
Эта черная шевелящаяся масса народонаселения, сосущая невидимую
кровь земного Демиурга — миллиардоликая маска Воланда, под которой
исчезло его лицо. Ее нужно снять: «Зрительская масса требует
разоблачения!»
8. ПРИМУС-ПЕРВЫЙ
Булгаковское «Золотое Руно» почти неузнаваемо — это золотой пудель, вытканный на подушке, которую чернокожий слуга кладет Маргарите под
правую ногу. На трости Воланда мы видим голову черного пуделя:
«нигредо», «черная голова», первая стадия Великого Делания, называемая
также «головой Адама». На превращение черноты первовещества в духовное
золото указывает и черный пудель в овальной золотой рамке на тяжелой
цепи, которую надевают на шею «бездетной тридцатилетней Маргарите». Но
кто же она — не буквально, разумеется, а символически? «Это украшение
чрезвычайно обременило королеву», — подсказывает Булгаков. Праматерь
Ева? Вот почему к всепрощающей «хозяйке бала» поднимаются толпы гостей
Воланда: все они — ее дети!
Живописная свита иностранца вызывает особенный восторг у читателей.
Но это лишь символические фигуры, готовые «рассказать» нам все о своем
хозяине. «Разные аспекты сущности», — как выразился бы философ. Словно
ожившие буквы, они складываются в настоящее имя таинственного
незнакомца. Взять, к примеру, кота Бегемота: уже на Патриарших Воланд
«жмурится как кот», а сам Бегемот то и дело превращается в
«круглоголового человека с примусом». Латинское слово «primus» —