Цыган зашелся в хохоте, выкатив глаза с переплетенными красными прожилками.
– После этого всех в медчасть погнали да вырезать заставили! Только я не стал. Пайка мне от министра положена, ее никто не отберет – ложил я на них с прибором! На свиданки ко мне бабы не ездили, ну бросят в шизняк – всего-то делов! И точно: попрессовали, попрессовали – и отвязались. Так я с ней и хожу…
– Ну и чего? – недоброжелательно протянул Микула. Ему явно не нравилось, что цыган вызвал интерес у всей хаты. – Жить стало слаще? Или тебе доплачивают за эту твою гроздь? Или, может, сроки половинят?
– Половинить-то не половинят, – рассказчик перешел на приглушенный доверительный тон. – Только раз они мне и в этом деле помогли! – Цыган многозначительно подмигнул, и круг заинтригованных слушателей стал плотнее.
– Было дело в Саратове – сожительница ментам заяву кинула: будто я ее дочь развращаю! Те рады, меня – раз! – и на раскрутку… Я говорю: вы что, она же целка! А те – ноль внимания: Любка, змея, придумала, будто я Таньке глину месил! Так что дуплят меня с утра до вечера, пакет на голову надевают, по ушам хлопают… Колись, сука, и все дела!
Челюсть вошел в азарт: говорил на разные голоса, гримасничал и размахивал руками.
– Тогда я говорю: давайте сюда медицинского эксперта! Пусть экспертизу делает! Если бы я двенадцатилетней девчонке в дупло засунул, она бы лопнула! И вынимаю им свой болт! У тех раз – и челюсти отвисли!
– И что? – со странной полуулыбкой спросил Зубач. Ему явно не было смешно, и он принужденно кривил губу, обнажая желтые щербатые зубы. – Сделали экспертизу?
– Да сделали! – нехотя сказал цыган и остервенело почесал волосатую грудь. – Пришел лепила очкастый, померил линейкой и написал: три инородных тела размером восемь на пять миллиметров. Я ему: как так, они поболе будут! А он свое – у тебя там еще кожа, ее я не считаю! Я психанул, говорю: дай мне бритвочку, я их сейчас на спор вырежу и померим в натуре, без всякой кожи…
– Вырезал? Померил? – продолжал скалиться Зубач.
Вопросы он задавал не просто так: такие вопросы и таким тоном просто так не задают. Ему что-то не нравилось – то ли в цыгане, то ли в его рассказе. И он цеплялся к рассказчику, или, выражаясь языком хаты, тянул на него.
– Не дали, гады: нарочно меньший размер посчитали…
Челюсть продолжал чесаться. Конец рассказа получался скомканным.
– Заели меня эти вши совсем…
– Ну а потом чего, потом-то? – не отставал Зубач. – Чего ж ты на самом-то главном сминжевался?
– За Таньку закрыли дело. Кражи да грабеж повесили, воткнули пятерик, вот и пошел разматывать.