— Четырнадцать.
— А мне — триста пятьдесят четыре. Это в двадцать пять с половиной раз больше. Тебе столько и не прожить, девочка. Ох, люди, люди! Глупы, примитивны и предсказуемыми. Страсть — тоже оружие. Ещё один урок, моя нерадивая ученица.
— Пусти меня!
Объятия были насилием — показательно- унизительным. Если бы на мне были перья, их, наверное, даже не помяло бы. Миа*рон не портит своих игрушек, пока не придет фантазия разломать их к Слепому Ткачу!
— Ты не хочешь меня? — С издевкой спросил он.
— Не больше, чем ты — меня!
— Когда ты только поумнеешь, пусть хоть немного, мой безумный аленький цветочек? — Укоризненно покачал головой Миа*рон, — Было бы разумно хотя бы раз притвориться покорной, и не лезть на рожон.
— Да не хочу я лгать! Я устала от тебя, слышишь?! Ты, как полянка- обманка на болоте. Мерещится — наступишь: твердо и сухо. А на деле — трескучая пустота.
Миа*рон выдержал насмешливую, настораживающую, полную невысказанной угрозы паузу.
— Пустота, говоришь? — Наконец переспросил он скучающим тоном. — Трескучая? Вообще для тебя, моя огненная прелесть, связная речь числом более трех предложений, — рекордное достижение. А уж эмоционально окрашенная речь…впечатляет.
Оборотень ухмыльнулся. Одним уголком губ. И отодвинулся.
— Зачем ты пришла сюда?
Я демонстративно хранила молчание.
— Я спросил, — зачем ты пришла сюда, Красный цветок?
Не повышая голоса, мне давали понять, что продолжать молчать — рискованное предприятие.
— Не твое дело, — показалось вполне подходящей к случаю репликой.
Белые пальцы сжались в попытке скрыть выдвигающиеся когти:
— Ты понимаешь, что играешь со смертью, кукла?
— Не я играю с ней, маэстро, она — со мной. К тому — же нельзя все время сыпать угрозами, забывая их выполнять. Подобным образом любую драму можно превратить в фарс.
Зрачки вытянулись, черты лица заострились. Оборотень медленно склонился надо мной.
Судорожно втянув воздух, я собрала всю отпущенную природой волю, дабы не шевелиться, не отпрянуть. Только с сердцем ничего не удавалось поделать. Оно трепыхалось, горячо и неистово.
Подняв руку, Миа*рон коротко шлепнул меня по щеке:
— Дура, — коротко сказал он.
Когда меня снова поцеловали, губы его оказались сухими, горячими и требовательными.
Нет, это мне только мерещилось, ведь такого не могло случиться — Людоеды и мужеложцы не бывают нежными.
— Не заставляй меня убивать тебя, девочка, — прошептал кот, отстраняясь.
* * *
Раз явившись, призрак Гиэн*сэтэ притащил за собой злобных духов из прошлого, самым надоедливым и докучливым из которых стало одиночество. Просыпаться утром для того, чтобы тренировать тело в боевых упражнениях, а душу в искусстве подчинения тем, у кого в руке палка, я начала потихоньку привыкать. Задаваться вопросом — а зачем? — оказалось непривычным. Зачем мне, Одиф*фэ Сирэн*но, убивать незнакомых людей, не вызывающих ни антипатии, ни симпатии, ни зависти, ни вражды?