— Так-то оно так, — согласился я. — Но на мне лежит ответственность за жизнь двух очень хороших Людей, которым я просто обязан помочь! А для этого мне нужно как можно быстрее постараться попасть в Россию. В Петербург…
— А что это такое? — простодушно спросила Лисица.
И я, зацикленный совковостью мудак, позабыв о всякой ироничности, которую мы обычно напяливаем на себя, когда речь заходит о чем-то серьезном и возвышенном, сам стесняясь своего ответа, но не находящий никаких других слов, сказал Лисице:
— Родина…
А потом, устыдившись облезлой помпезности этого затертого и исшарканного слова, добавил:
— Место, где я родился и вырос. Моя бедная и несчастная родина. Которую я очень люблю…
* * *
Отоспаться после этой фантастической ночи мне так и не удалось. Уже часам к девяти я был разбужен криками, шумом автомобильного мотора, проклятиями и двумя незнакомыми мне голосами.
Выяснилось, что пока я дрых без задних лап, моя жутковатая рыжая хахальница все-таки прорыла ход под оградой и навсегда покинула дом Шредеров, унося в своем сердце пламенную любовь ко мне, а в зубах самого большого и толстого Кролика, у которого с вечера забыли запереть клетку.
Я понимал, что после ТАКОЙ ночи Лисица обязана была бы подкрепить свои силы, но Кролика было все равно очень жалко…
Два чужих голоса принадлежали знаменитому русскому старику-мошеннику — специалисту по изготовлению любых документов, и его новой жене — симпатичной толстухе, бывшей в свое время секретарем партийной организации отдела народного образования города Кимры. Что за город, понятия не имею!..
В разговоре она все время старалась напомнить обо всем этом, чтобы ее не приняли на ранг ниже, чем, как ей казалось, она того заслуживает.
Бойко переводя эту чушь на немецкий язык для Хельги, Руджеро и Эриха, старик тоже не мог сдержать тщеславно-горделивых ноток в голосе. Ему льстило столь высокое бывшее положение его новой супруги, и он этого даже не пытался скрывать.
Несмотря на холодный день, старик был разодет в национальный баварский костюм, который ему очень шел: короткие кожаные штанишки, высокие шерстяные чулки грубой вязки, толстые тяжелые башмаки, расшитая рубаха с тесемочкой-бантиком вместо галстука, какая-то жилетка-расписуха, и легкомысленная зеленая шляпчонка с короткими полями и веселым султанчиком.
То ли европейские тюрьмы закалили старика, то ли он с рождения был такой двужильный, но — маленький, худенький, голенастый, — он был удивительно деятелен, подвижен, и безумно хотел казаться моложе своих верных семидесяти пяти лет. Что ему несомненно и удавалось!