Было начало бхадро.[31] С неба струился слабый свет луны. Легкие, пушистые облака задумчиво наплывали на луну, мгновенно набрасывали на нее тончайший покров и потом снова медленно уплывали. Со всех сторон теснились крыши — высокие и низкие, просторные и совсем небольшие, они ряд за рядом уходили вдаль и вместе с купами деревьев, поднимавшихся там и тут, образовывали какую-то волшебную панораму, будто сотканную из света и теней.
Часы на храме пробили одиннадцать; последний раз предложив свой товар, замолкли продавцы льда; утих и шум уличного движения. Лишь слышно было порой, как бьет копытом о деревянный настил лошадь в конюшне соседнего дома, да еще где-то лениво лаяла собака. Долго никто из них не нарушал молчания. Наконец Биной заговорил. Сначала нерешительно, но затем все смелее и смелее высказывал он то, что накопилось у него в душе.
— Я очень много пережил и передумал за эти дни, Гора, — говорил он, — и должен поделиться с тобой своими чувствами и мыслями, хоть и знаю, что тебя этот вопрос интересует мало. Не берусь судить, плохо ли, хорошо ли то, что произошло со мной, знаю одно — я должен разобраться в себе; так просто отмахнуться от всего этого нельзя. Я прочел не одну книгу, посвященную этому чувству, и вообразил, что ничего неизвестного для меня тут быть не может. Знаешь, так же вот люди любуются фотографией прекрасного озера и думают, как чудесно было бы поплавать в нем, а я очутился в воде этого озера и понял, что плавать совсем не так легко.
После этого вступления Биной начал рассказывать Горе обо всем новом и изумительном, что вошло в его жизнь.
Время в его представлении перестало делиться на дни и ночи, уверял он, превратившись в нескончаемую вереницу сладостно томительных часов, оно обволакивало его и медленно увлекало за собой; небо превратилось в чашу, наполненную дивным нектаром, словно пчелиные соты весной, когда их распирает от душистого меда. Взгляд его стал острее, внимательнее, все вокруг обрело вдруг новый смысл и интерес. Он и не подозревал прежде, что так страстно любит окружающий мир, не знал, что так чудесно небо, так удивителен солнечный свет, что даже незнакомые люди, непрестанным потоком движущиеся по улицам, могут казаться такими близкими и понятными. И ему захотелось сделать что-то хорошее для каждого человека, с которым сталкивала его жизнь, захотелось отдать все свои силы служению людям, как отдает все свое тепло миру вечное светило — солнце.
Слушая Биноя, трудно было догадаться, что он имеет в виду кого-то определенного. Внутренний такт не позволял ему назвать ту, что пробудила в нем эти чувства, или хотя бы намекнуть, что она существует. Он чувствовал себя виноватым, начав этот разговор. Он поступил бесцеремонно, непозволительно… Но как можно было противостоять соблазну открыться во всем сидевшему рядом другу, когда ночь так прекрасна и небо так спокойно и величественно-ласково.