— Дача на моих руках. Оставлю деда с детьми, а сама поливать дачу еду. Он, леший, младшую Анну на руки да к дружкам своим. Приеду, спрашиваю старшенькую: где дед с Анютой?
— А вон он идет, с Анной на шее, — покажет ручкой Шура. — У меня и сердце останавливается: сам — никакой! Анютка на шее сидит, ножки свесив, обовьет ему шею ручками. Бегу, приму с его спины Анну, а он, почувствовав, что внучка уже не с ним, и пойдет, и пойдет ногами вить веревки до лавки. Упадёт, было, без соседей его уже после в квартиру не поднять. Но пока с Анькой на руках, или Шура была маленькой, стоит крепко на ногах. Не-ет, за детей я никогда не боялась, когда оставляла с отцом.
Рассказывала мама подобные истории каждый год и при отце в застолье. Дети счастливо, за деда радуясь, смеялись. Отец улыбался так широко, как рисуют дети улыбку у солнышка. Поразительно эта улыбка напоминала улыбку солнышка на детских рисунках моих детей: от уха до уха.
Отец казачьей породы по линии матери, Пушкиной Христины Антоновны. На фотографиях в молодых годах с чернющими усами. Всю жизнь такие же усы — чернющие, носил в молодые годы и я. Подозрительно спрашивал народ, не крашу ли их я? Такие яро черные и блестящие, как уголь-антрацит. Невольно я подражал отцу. А подражать было за что.
Мама всегда воевала с отцом за выпивки. Но без ненависти, с какой-то особенной гордостью всегда рассказывала о том, чего я не мог знать и видеть, когда меня еще не было на свете, и когда жил на Севере. Судьба меня вела по кругам адовым труда и познания, порой, так лукаво близко с отцовским пройденным путём и его замечательным опытом, что я диву давался: откуда во мне это?
Женился отец молчуном, молчуном увез маму в Таёжное на рудник «мыть моноцит», работал шурфовщиком в Саянах в Аскизском районе на Тёе. По тайге протаскал маму всю молодость, пока не родилась сестра. Маме можно поклониться земно за её верность отцу и терпение, за веру в него. Отец как-то, уже, будучи стариком, сознался: «…любил я твою мать всю жизнь, жалел. Вера её в меня помогала и шурфы бить, и обозы по тайге водить…»
— Драчливее твоего отца парня в деревне не было, — сокрушалась мама. — На праздник, было, хоть в новое его не одевай: никому не уступит. На шурфовке — всегда в передовиках ходил, и на гулянке первый. Ворот в зубы зверем схватит, тут уж его берегись. В клочья рубаху на нем изорвут, но не поддастся, отметелит любого. Я за отцом твоим — на гулянках — за себя не боялась…
Жена мне первые годы полуверы вязала. До первой драки. Всё «правду искал» и утверждал кулаками. А ведь понятия не имел тогда, что отец таким же «кулачным правдоискателем» в молодости был. Уехал из родительского дома учиться в Томск после восьмого класса. Улица и общежитие воспитывали. Однажды в отделение милиции меня забрали из общежития. «Думаем, кто там, в общаге погоду наводит?! — удивился старшина. — А тут и смотреть не на что». Да так ребром ладони по шее врезал без жалости, что запомнил я этот «урок» на всю жизнь. Росточка я был незавидного в юношеских своих годах. Тяжелый физический труд на Севере и подтянул к взрослой силе.