Принцесса специй (Дивакаруни) - страница 50

Наконец этот день закончился, покупатели разошлись, все, что было в магазине, продано или роздано, кроме того, что мне самой понадобится для пламени Шампати. Пламя Шампати, синий огонь, зеленые угольки, звук огня, не похожий на звук дождя, что ты сделаешь с этим телом, что дали мне специи? Куда ты заберешь это сердце, принадлежащее им? А боль. Будет ли... Хватит. Потом успеешь обо всем поразмыслить. А сейчас настал час, когда проросло семя соблазна, которое ты, сама того не подозревая, подобрала в тот день в супермаркете, посадила здесь и взращивала, поливая из реки твоих бесконечных желаний. Я надела белое платье, подаренное мне Равеном, все пенное и пахнущее цветами, ниспадающее на тонкую талию, бедра, все шелестящее и струящееся вокруг моих голых ног. Я наполняю маленький шелковый мешочек порошком лотосового корня, травой долгой любви. Вешаю на шелковом шнурочке на шею, так чтобы мешочек лег меж грудей, пахнущих зрелым манго. Теперь я готова. Я иду к той стене, где оно висит, откидываю с него полог, Тило, которая и так нарушила бессчетное количество правил. Как много жизней прошло с тех пор, как в последний раз я смотрелась в него. Зеркало, что ты покажешь мне? Лицо в зеркале меня ослепляет: оно молодо и в то же время лишено возраста - фантазия из фантазий, воплощенная в жизнь, магия специй во всей своей силе. Безукоризненно чистый лоб, как только что раскрывшийся лист шапла, носик, заостренный, как цветочек кунжута. Линия рта, изогнутого, как лук Мадана, бога любви, губы цветом как - другого слова не подобрать - мякоть красного перца. Для поцелуев, что будут жечь и поглощать. Это лицо, в котором нет определенного выражения, лицо безупречной богини, далекой от всей земной суеты, как на росписях в Аджанте. Живые, человеческие в нем - только глаза. В них я узнаю Найян Тару, узнаю Бхагивати, узнаю ту, что ныне зовется Тило. Во взгляде неистовое ликование и еще кое-что, чего никак нельзя было ожидать. Может ли красота пугать? Я вижу в собственных глазах, что моя пугает меня. И вот стук в дверь. Я двигаюсь замедленно, как под водой, хотя ждала всю свою жизнь - но лишь сейчас осознала - этого неповторимого краткого мига, расцветшего, словно фейерверк в полуночном небе. Я чувствую дрожь во всем теле, дрожь желания и страха. Я делаю это не только для Равена, но и ради себя - и все же... Я застываю, положив руку на ручку двери. О Тило, что если настоящая ночь продлится недолго (как, скорее всего, и должно быть), не то что в воображении. Что если любовь мужчины и женщины - губы к губам, тело к тело, сердце к сердцу - не более чем... - Тило, - стучит он с другой стороны двери, - Тило, открой. И когда я открываю, на этот раз застывает он. Пока я не обхватываю его лицо ладонями нежно: - Равен, это же я. Наконец он выдавил: - Я не мог и мечтать о такой красоте. Я просто не осмелюсь коснуться ее. Я беру его руки и кладу себе на талию, наполовину смеясь, наполовину в смятении. - Разве тело что-то меняет? Разве ты не видишь, что перед тобой все та же Тило? Он внимательно смотрит на меня. Затем его руки сжимаются. - Да, - говорит он, целуя мои ниспадающие, как дождь, волосы. - Да, я вижу по глазам. - Тогда возьми меня с собой, Равен, люби меня. А мысленно добавляю: «Времени так мало». Но мне необходимо еще кое-что сделать. Равен плавно останавливает машину. Спрашивает - глаза темные, как колодцы: - Ты уверена, что мне не следует идти с тобой? Я качаю головой, прижимаю к груди сверток, который держу в руках. Я выбрасываю из головы, что бы он сказал, если бы узнал, что там, внутри. Поднимаясь по спиралям лестницы, пахнущей нестираными носками, я слышу голос, который, как зазубренный ноготь, проскребает мне мозг. Это Мудрейшая, а может быть, я сама. Есть ли теперь разница? Тило, ты понимаешь, что делаешь? Я сжимаю зубы, потому что - едва ли. Потому что время от времени, воображая себе дальнейшее, я испытываю головокружительный страх, что все это ошибка. Но решительно отметаю его такой мыслью: жестокость за жестокость. Иногда по-другому нельзя. Когда я толкаю дверь в комнату Харона, она легко открывается. Это меня радует, но и расстраивает: что за беспечность? Харон, разве ты еще не понял? Его комната наполнена неподвижными темными очертаниями. Кровать, абрис тела, кувшин с водой, выключенная настольная лампа, книга, которую ему кто-то читал. Только бинты на нем светятся, как напоминание. Я решила, что он спит. Мне очень жаль, но я вынуждена разбудить его, возвращая обратно в боль: - Харон. На шепот он немного пошевелился, как во сне. - Дорогая леди, - его язык заплетается, но в голосе слышится удовольствие. - Как ты узнал, что это я? - спрашиваю я с удивлением. - По тому, как вы произнесли мое имя, - ответил он обессиленно, но чувствуется, как он улыбается в темноте. - Хотя, пожалуй, ваш голос немного другой сегодня: как-то, может быть, мелодичнее, решительнее. - Как ты? Приходил доктор? - Да, он был очень добр, и Шамсур-сааб, и его сестра - его тон немного повысился на последнем слове. - Они не взяли с меня ни пенни. Она все готовила, меняла бинты, сидела у моей постели, рассказывала разные истории. О Хамида - как я и надеялась. - Харон, ты не злишься на то, что случилось? - Ай, леди-джан, - его губы сжимаются в полоску, узкую, как лезвие бритвы. - Конечно же, я страшно зол. Если бы я поймал этих свиней, шайтанов... - на минуту он замолчал, прокручивая в голове случившееся, воображая будущее. Затем выдыхает: - Но все-таки мне повезло. Левый глаз немного опух, но доктор-сааб сказал, что милостью Аллаха все будет скоро как новенькое. К тому же я нашел друзей - они стали мне как родные. Даже маленькая дочка Хамиды-бегумы. У нее такой смешной голосок, как у маленькой птички. Мы уже решили, что пойдем в цирк, когда я поправлюсь. - Харон, я пришла попрощаться. Он немного приподнимается на локтях. - Куда вы едете? - его пальцы нащупывают выключатель лампы у кровати. - Не надо, не надо, Харон. Но лампа уже включена. Он резко втягивает в себя воздух, хватается за грудь от неожиданной боли в ребрах. - Леди, что все это значит? Я краснею под его взглядом. Я не знаю, как объяснить все так, чтобы он не счел это легкомыслием. Но Харон, с его сердцем, уже открывшимся новому, понял больше, чем я надеялась. - А, - в его голосе участие, но и беспокойство. - А потом? Куда вы поедете? Что будет с магазином? - Я не знаю пока. - И страх соленой волной снова накрывает меня с головой. - Наверное, вернусь домой. Харон, но разве можно вернуться к прошлому? Теперь он берет мою руку в свою, Харон-утешитель - мы словно поменялись ролями. - Не для меня, леди-джан. Но для вас - кто знает? Я вознесу Аллаху молитву за то, чтобы вы были счастливы. - У меня есть кое-что для тебя. И после этого я пойду. - Задержитесь немного, леди-джан. Хамида вернется, как только закончит готовку. Сегодня у нас вкусный ужин: карри из козлятины с паратхами. Она хорошо готовит, всегда с разными специями, вы точно оцените, - я слышу счастливую гордость в его голосе. - Она будет так рада вас снова увидеть. Мы будем счастливы, если вы останетесь и поужинаете с нами. - Затем он спрашивает, мой любопытный Харон: - А что вы мне принесли? И внезапно я понимаю, что должна сделать. И счастлива этому, как человек у пропасти ночью, который, перед тем как сделать последний шаг, при вспышке молнии, вдруг видит у себя под ногой роковой обрыв. - На самом деле это для Хамиды, точнее, для вас обоих. Я прячу за спину узелок с красным перцем. Отвязываю от шеи мешочек с корнем лотоса. И даю ему в руки. Если сожаление и трогает мое сердце (о, Равен), как клочья тумана, я не обращаю на это внимания. - Пусть она наденет это в вашу первую брачную ночь, - чтобы пылкая любовь не угасла до самой смерти. Теперь его очередь покраснеть. - Передай ей мое благословение, - говорю я уже от двери. - И, Харон, - будь осторожен. - Да, леди-джан. Я понял свою глупость. Хамида тоже ругала меня за это. Больше никакой работы поздно ночью, никаких поездок в отдаленные районы, никаких подозрительных пассажиров. И, кроме того, у меня на переднем сиденье будет приготовлена бейсбольная бита. Шамсур уже достал ее для меня. - Он машет мне на прощание: - Да хранит вас Аллах. О, Харон, у тебя теперь так много всего, ради чего стоит жить, для тебя иммигрантская мечта воплотилась в реальность так, как ты не мог и предположить. - Тебя не было целую вечность, - сказал Равен. В приглушенном свете уличного фонаря взгляд его кажется немного обвиняющим. - Да ты вся сияешь! - Равен! - я смеюсь, вспоминая бугенвильских девушек, - ты ревнуешь? - Не мудрено. Ты посмотри на себя! - он дотронулся до моей щеки. Притянул меня к себе и поцеловал долгим поцелуем, от которого захватило дух, уткнулся носом в мою шею, Равен, скользящий взглядом по моему телу. Затем он посерьезнел: - Знаешь, у меня - хоть я и понимаю, что это звучит бредово, - но у меня такое странное чувство, как будто ты можешь исчезнуть в любой момент. Как будто у нас совсем мало времени, - он слегка откинулся, чтобы внимательно посмотреть мне в глаза. - Скажи мне, что это бред. - Конечно, бред, - ответила я, глянув на свои пальцы, их розоватое свечение. - Стой. Ты опять с этим пакетом. А я думал, ты и пришла для того, чтобы отдать его твоему другу. - Я передумала, Равен. Но мне нужно съездить еще в одно место. Он вздохнул: - Женщина, что ты со мной делаешь! - Это займет всего несколько минут. - Замечательно. Постарайся быстрее. Когда он выключил двигатель, я поцеловала его глаза, задержала губы над бровями и в мягких впадинках чуть ниже. - Поможет тебе, пока я не вернусь, - объяснила я. Он простонал: - Невозможно. Я смеюсь от силы, заложенной в этих словах, я, что первый раз в своей жизни заставляю мужчину говорить таким образом. Слабо освещенный пирс кажется очень длинным, вода - очень черной, узелок - очень тяжелым. Или это груз у меня на сердце? Дыхание становится прерывистым. Мне кажется, я никогда не дойду до конца. Непрошенным гостем старая тоска приходит и накрывает меня: Змеи, вы... Мои слова - снежинки, взметнувшиеся в свете фар машины, пронесшейся мимо. Да, сейчас не время. Простите меня, специи, говорю я, стоя на краю чернильной воды. Но все же мне кажется, я делаю правильно. Для Харона будет лучше жить в любви, нежели в ненависти и боли, которая порождает лишь еще большую злобу. Тебе следовало подумать об этом раньше, Тило. Их голос исходит из ниоткуда и сразу со всех сторон, как в шоу фокусников. Но ты уже пробудила нас, и наша энергия должна быть пущена в дело. Мы должны что-то разрушить. Укажи только, что. Специи, послушайте песню умиротворения. Разве нельзя в этот раз пойти дорогой прощения? У мира свои законы, глупая Принцесса, думающая, что в ее власти обратить вспять водопад, возвратить пламя лесного пожара в состояние маленького костра. Или, говоря словами того мужчины, ждущего в автомобиле, - поймать птицу, которая уже улетела. Специи, только не вмешивайте его. Это касается только вас и меня. Узел в моих руках наливается жаром. Ярость ли это? Тило, которой не следовало бы шутить с силами, что вне ее разумения, - разрушение, приведенное тобой в действие, затронет всех людей вокруг тебя. Весь город будет охвачен им. Что ж, тогда нам больше не о чем говорить. Губы мои пересохли от внезапного страха, что я пытаюсь стряхнуть с себя, но не могу. Я опускаю узел в воду и отпускаю. Он медленно тонет, излучая сияние. Когда наконец он исчезает, я перевожу дух. И говорю, перед тем как пуститься в долгий обратный путь. Специи, в таком случае начните с меня. Возьмите меня первой. Излейте ваш гнев на меня. Тило, ты ничего не понимаешь. - И голос из глубины - как шипение воды на раскаленном утюге. Или это они вздыхают. Подобно водопаду, снежной лавине, лесному пожару, мы ничего не испытываем. Мы просто делаем то, что должны. Квартира Равена - на самом последнем этаже здания, которое кажется мне самым высоченным в мире. Стены его из стекла. Лифт поднимается - а весь мерцающий огнями город уходит вниз. Это почти как полет. Он толкает дверь и делает торжественный пригласительный жест: - Добро пожаловать в мой дом. В голосе чувствуется легкая дрожь. Неужели он нервничает, изумляюсь я. Внутри меня что-то вздымается. Любовь и новое желание - успокоить его. - Здесь красиво, - говорю, и так оно и есть. На нас хлынул свет со всех сторон, хотя, где его источник, я так и не поняла. Мягкий белый ковер, в котором мои ноги утопают по щиколотку. Широкие низкие белые кожаные диваны. Чайный столик - простой овал из стекла. На стене одна огромная картина, наполненная солнечными вихрями: может, это изображено начало мира? В углу, под большим фикусом, статуя апсара