«А может, не уволят?» — всплывала вдруг надежда, и Валентина начинала представлять, как Георгий Константинович, внимательно выслушав ее, утешит: «Вы поступили правильно, защищая свое женское достоинство», а Стервозе скажет строго: «А вы, Руфина Сергеевна, подготовьте документы на выписку этого из восьмой палаты, мы не посмотрим, что он чей-то там сын. И в институт, где он учится, пожалуй, надо сообщить». И Стервоза утрется…
Только нет. Если бы она влепила «Чьему-то сыну» пощечину, как это делают в кино красивые интеллигентные девушки, тогда, может, и поверили бы ей. А то ведь, (действительно, права Стервоза, получился самый настоящий мордобой. Так у них в поселке соседка бабка Саша била своего непутевого старика, когда тот слишком загуливал. И Георгий Константинович уж точно не будет ее защищать. Он трус и подхалим. Для этого сопливого мальчишки целую палату приказал выделить. Потому что, видите ли, тот чей-то сын. А Георгий Константинович спит и видит, как бы в министерство перебраться, и ему из-за простой медсестры портить отношения ни с кем не хочется.
Нет, ее, конечно, уволят. И не придется Федору больше копать грядки под их окном. Когда они переехали, он так обрадовался, что первый этаж и что можно, хоть маленький, но огородик завести. Но она сказала строго: «Не позорь меня этим огородом. Если хочешь чего сажать, так только цветы». И он, конечно, послушался ее. Он только один раз не подчинился ее желанию, когда записал в дочкиной метрике фамилию «Баранчикова». «Некрасиво, — убеждала она, — Диана и вдруг Баранчикова». А он только одно повторяет: «Чо люди подумают, у ребенка отца, чо ли, нет». Уперся, и все тут. А с цветами он, хоть и смирился, но все-таки обманул ее. В город даже ездил за семенами и рассадой. Летом у них под окном прямо ковер: и гвоздики, и левкои, и еще какие-то красивые цветы, а все больше ирисы. Не знала она, что ирисы — любимые у мужа цветы. Только, видно, неудачно Федор семена купил: половина ирисов этих в цвет пошла, а у другой даже намека на бутоны нет. Посмотрела как-то Владимировна на клумбу и засмеялась: «Ну и хитрован у тебя мужик, Валентина!» Оказывается, Федор вперемешку с этими ирисами чеснок посадил. А Валентина, хоть в поселке выросла, вроде б почти в деревне, но огорода никогда у них не было, и, как стебель чеснока выглядит, она толком не знала…
И, вспомнив про эти ирисы и про этот чеснок, Валентина зарыдала навзрыд.
А может, есть все-таки справедливость, нарыдавшись вдосталь, снова начала обнадеживать себя. Может, признаться Георгию Константиновичу, что даже Федору она разрешила впервые поцеловать себя только на свадьбе? Целый месяц, что у родителей гостила, во второй свой отпуск из «Старого бора» приехала тогда, так вот целый месяц и каждый день он ее до дома провожал и только руку ему подавала на прощанье.