До сих пор поют. А я ведь их слышал, Иван, представляешь? Жутко. Словно туннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл.
Они поют, как ангелы.
Дядя помолчал, поправил кастрюлю.
— А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы.
— То есть? — Иван не договорил.
— Верно, племяш, — Евпат усмехнулся. — Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, чудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь?
Иван помолчал.
— А со станцией что? — спросил он наконец. — С Елизаровской?
— А что со станцией? — Евпат поднял брови.
— Ну… после этого? Вымерла?
Дядя пожал плечами:
— С какого бодуна? Других нарожали. Долго, что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Теперь тем балбесам лет по двадцать уже…
* * *
Проводы бойцов.
Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить.
— В общем так, — Постышев обвел взглядом собравшихся. — Если кто еще не в курсе. Мы начинаем войну с Площадью Восстания — с бордюрщиками. Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ… Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть все равно наша, это понятно. Это наш крест, и мы его понесем.
В толпе хмыкнули зло:
— Ну еще бы!
Постышев посмотрел на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко:
— Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на свое место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш!
Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, слегка хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра:
Вставай, буржуй, настал твой смертный час!
Против тебе весь бедный люд поднялся…
Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое:
Ничего, ничего, ничего…
Сабли, пули, штыки, все равно.
Ты, любимая, да ты дождись меня,
И я… вер… вер…
Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке туннеля. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих — женщины, дети, старики, слишком старые, чтобы держать оружие. Многие плакали. Со станции уходили почти все мужчины — даже профессор Водяник шел на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев — без коменданта нельзя…
Иван огляделся. Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание.
Прощаться надо весело.
— А ну, — Иван повернулся к Гладышу. — Запевай!
— Какую?
— Нашу.