Жан-Люк засмеялся.
– Ты смешно говоришь, – сказал он.
– Ничего смешного, – фыркнула Нинка. – Я, может, по родной речи соскучилась. Хочешь, тебя научу по-русски говорить?
– Лучше пойдем есть таджин, – сказал Жан-Люк.
– Ты хоть знаешь, что это?
– Знаю. Папа меня водил. Только папа уже уехал обратно в Марокко и больше не приедет, – сообщил он.
– Ну, это еще неизвестно, – смутилась Нинка. – Может, приедет.
– Не-а. Мама сказала, он нас бросил, потому что мы ему не нужны. И раз так, то он нам тоже не нужен, – она сказала. Но вообще-то я не отказался бы, чтобы он все-таки ко мне приезжал. Только в Марокко я с ним не поеду.
– Ладно, пошли.
Нинка не знала, что на это сказать, и сочла за благо не развивать тему любящего папы.
Да, вообще-то она собиралась в квартал Бобур, примыкающий к Марэ; он нравился ей больше всех других кварталов Парижа. Особенно площадь перед Центром Помпиду – там можно было сидеть прямо на камнях, согреваясь кофе из «Старбакса», и разглядывать пеструю, мгновенно меняющуюся и никогда не повторяющуюся толпу, состоящую из людей таких же разноцветных, как вентиляционные трубы и шахты, выведенные наружу Центра.
Но раз уж ляпнула про таджин, то придется им и накормить ребенка, благо дешево.
– Ты, может, в музей хочешь? – на всякий случай уточнила Нинка.
– Не хочу, – тут же ответил Жан-Люк. – В музее картины, а я их не люблю.
– Почему? – удивилась Нинка.
Странное заявление от сына художницы!
– Потому что их мама любит, – объяснил тот. – Она все время тратит на них, а на меня уже не остается.
«Куда ни кинь, всюду клин», – подумала Нинка.
В самом деле, в разговоре с этим ребенком то и дело приходилось натыкаться на какие-нибудь непростые обстоятельства. Похоже, его маленькая жизнь сплошь из них и состояла.
– Хорошо, что у вас тут как в деревне, – сказала Нинка, поворачивая за угол улицы Монморанси.
– У нас в Париже? – уточнил Жан-Люк.
– Не во всем Париже – в Марэ. Хотя Париж тоже оказался не такой большой, как я думала.
– А что большое? – тут же спросил он.
Его мысль шла по каким-то неведомым дорожкам.
– Большая – Москва. Может, поэтому сильно бестолковая. Хотя, наверное, не поэтому.
– А почему?
– Хороший вопрос! Кто бы на него ответил.
– Только ты возьми мне таджин не с рыбой, а с мясом. Я его больше люблю, – уточнил Жан-Люк.
Видимо, его не слишком интересовали философские вопросы. Да и Нинку тоже.
– Я и сама больше мясо люблю, – кивнула она и пропела начало «Марсельезы»: – Вперед, вперед, сыны Отчизны! В марокканский ресторан.