Я обомлел. Сник. Растерялся. Наступило убийственное молчание. Я лихорадочно вспоминал подходящую к этому случаю цитату из классиков марксизма-ленинизма.
..
И никак не мог вспомнить. Солдаты не злорадствовали, говорили с болью, и моя вытянутая молчаливая физиономия была им лучшим ответом.
“Карибский кризис” пришелся на пик нашей небоеспособности. Хрущев, узнав об этом (подумать только, этот авантюрист не мог узнать об этом раньше, ДО авантюры на Кубе), был перепуган смертельно.
Говорят, что “кризис” спас Кубу от вторжения американских войск. Это неправда. Для обороны Кубы на остров были доставлены в достаточном количестве из СССР и оборонительная техника, и войска.
А еще говорят: американцы в результате кризиса убрали из Турции ракеты средней дальности, направленные на СССР. Это правда. Но рассматривать ее как нашу, пусть даже частичную, победу — значит подменять понятия. Мы посягнули на ракеты в Турции ценой жесточайшего балансирования на грани войны, к которой не были готовы. Ну, а если бы президент США Джон Кеннеди не проявил завидного благоразумия и воли? Нас утешило бы сознание того, что “им” тоже кое-что перепало бы? А нам? Ведь это же главное! Да еще будем помнить, что война, судя по всему, должна была быть атомной. Одно утешение — Бог пронес.
Не обеспеченная стратегической мощью установка на Кубе наступательного оружия была чистейшей авантюрой. Да что там говорить, авантюра — фирменный стиль хрущевской политики.
Тот позор помнят еще многие участники событий. Под злорадное улюлюканье западных вояк, гнувших в свое время спину перед фашизмом, мы спешно демонтировали ракеты на Кубе, вывозили на сухогрузах без сопровождения (чтобы не “огорчать” вконец распоясавшихся янки). Американские боевые корабли, как шакалы, “ловили” в открытом океане наши сухогрузы и приказывали (!) показать все ракеты на борту (они контролировали полноту вывоза). И великая держава — истинная победительница в самой кровавой войне — безропотно открывала грузовые люки и показывала (после запроса Москвы, конечно).
Так о чем бишь я? А вот о чем. Когда пыль “Карибского кризиса” улеглась, мы в сети марксистско-ленинской подготовки по указанию из ЦК штудировали работу Ленина “О компромиссах”. А время тогда было “игривое”: после XXII съезда партии откуда-то “выполз” короткий период импровизации для всех “вольтерьянцев”. И мы — в атаку: какой же это “компромисс”, если это был несмываемый для государства позор? А наши “политрабочие” (плюй в глаза...) рубили жестко (вот так бы там — в океане) в соответствии с самым высоким указанием: “Творческое применение марксизма-ленинизма на практике!”. Мы, тогда молодые лейтенанты, уже стали догадываться, как можно, оказывается, искусно применять положение классиков не как догму (“законы”), а как “руководящую нить при историческом исследовании”, или, проще сказать, по-нашему, по-армейски, — напяливать одно гуттаперчевое изделие на все, что объясняет и оправдывает.