– Где твоя метла? – спросил Илья.
– В сумке.
– Складываешь как зонтик?
Я молчала и вглядывалась в его лицо. Я не знала, чего от Ильи ожидать. Лифт закрыл рот, ему надоело ждать.
– Смешно! – Илья внезапно рассмеялся. – Думал о тебе, и ты явилась ровно в полночь.
– Это плохо? – спросила я.
– Страшно, – он осторожно коснулся губами моих губ. – Надо же. Настоящая.
Я откинула назад голову, и он окольцевал меня двумя шаманскими кругами радужки глаз. А я его своими руками, в которых прятала его сердце. Получилось, мы были на равных.
Мы лежали, раскинув руки, сдвоенной буквой «Т». Как две гороскопические рыбы, плывущие в одну сторону. Мне не было тяжело. Мы вложились друг в друга, как матрешки.
– Я хочу, чтобы ты жила у меня внутри, – сказал он, глядя мне в лицо.
Я смотрела в отражение своих глаз, удобно устроившись во рту косатки. В глазах моей зеркальной души вращались буруны синего моря, совсем как в моем сне.
– Я и так у тебя внутри.
Илья вздохнул совсем как Гера и уронил мне голову на плечо. Я погладила его по голове.
– У тебя вокруг макушки волосы пропеллером, – сказала я.
– Хорошо, что не дыбом.
– Куклачев приручает кошек.
– Ему проще. Он не человек. Он оживший кошачий тотем.
Я рассмеялась.
– Я обыкновенная. Ты просто смотришь на меня не под тем углом зрения.
– С твоим появлением в моем зрении нет углов, одни закоулки. Ты шляешься в них без зазрения совести.
Я думала о том, что это хорошо, что мы разные. Иначе мы не зацепили бы друг друга и прошли мимо, не заметив, что мы существуем на свете. Теперь Илья живет в моем подсознании, от него не избавиться ничем. Вот и прекрасно, что нам не повезло! Ни к чему учить тарабарскую грамоту. Жизнь тогда может стать пресной.
Я невзлюбила психические болезни. Может, потому, что мы пришли на цикл психиатрии в самый мрачный зимний день – снеговые тучи нависли над городом, и ни единого лучика солнца. А может, потому, что все отделения в психиатрической больнице захлопываются на замки. Не зайти, не выйти. Ни больным, ни посетителям. Люди с больной душой остались в бессрочном заключении. Без права на помилование. Больная душа должна находиться в клетке, чтобы здоровой душе было спокойно. Так лучше для всех.
Мы смеялись, пока переодевались, вошли в мужское отделение, и оно подавило нас вмиг. В отделении было так же мрачно, как и снаружи. Там, где воля вольная. Даже ни одной зажженной лампы. Сумеречное отделение для сумеречного сознания. В длинном, темном коридоре скользили тени больных душ. Туда и сюда. Безостановочно. Будто искали покой и не могли найти.