– Что стоишь? – заорала Худякова. – У меня людей нет. Видишь, я занята! Звони в реанимацию!
Я трясущимися руками бросилась набирать номер. Трубку взял Чуйко, завреанимацией.
– Ребенок… Девять месяцев… Дыхательная недостаточность…
– Затрахали! – рявкнул Чуйко. – Уже пятый за два часа! Лечить не умеете, а в медицину лезете!
Худякова выдрала из моих рук трубку.
– Слушай, ты! Не возьмешь, я тебя засужу! Понял?
Раздался мат-перемат, и Чуйко швырнул трубку.
– Бери ребенка! – заорала Худякова. – И бегом в реанимацию! Лифты к черту!
Мы с Худяковой бежали по нескончаемым ступеням лестницы, по этажам детской инфекционной больницы, по бесконечным белым коридорам с огромными окнами. Бежали до свиста в груди, до вылета сердца из грудной клетки. У меня на руках умирал ребенок, а Худякова скручивала в руках кислородную подушку, прижимая к синему личику кислородную маску. Мы влетели в тамбур реанимации и открыли двери.
– Бездари! – заорал Чуйко. – Амбу сюда! Никифорова срочно!
Я прижимала к себе тельце маленького мальчика, как безумная. Он, кажется, уже не дышал. У меня вырвали его из рук, и я упала на банкетку. Привалилась к стене, закрыла глаза и умерла. Мне было страшно. До жути. Я видела маленького мальчика цвета индиго с сиреневыми венами на крошечном тельце. Они опутали его своей сетью и задушили.
– Не боись, не загнется, – я услышала сквозь толстую вату голос Худяковой. – Раздышат. У нас лучшая реанимация в городе, а Чуйко первоклассный реаниматолог.
– Мм.
– Где история?!
Я вздрогнула и открыла глаза. Рядом с нами рычал Чуйко.
– Где-где? В Караганде! – разом вскипела Худякова. – У нас было время на писанину? Я тебя спрашиваю?
– Я сам тебя засужу! Вы бы еще труп принесли! Еще немного, и пацану хрендец!
– Хрендец нашему мешку Амбу! Уже давно. Ты сам подписал заявку. Что не явился за трупом своевременно? Это ты будешь шляться по СИЗО и тюрьмам! Я обещаю! У меня время по секундам отмечено!
– Что с мальчиком? – спросила я.
Они перестали орать и перевели взгляд на меня.
– На ИВЛ, – отдышавшись, произнес Чуйко. – Раззявы! Его смерть будет на вашей совести.
– Вот это видел? – Худякова воткнула ребро ладони в другую руку, сложив ее пополам.
– Стерва, – устало сказал Чуйко.
У меня не было сил ни на что. Я сидела в студенческой раздевалке, привалившись к стене и закрыв глаза. Как в реанимации. Перед моими глазами стоял маленький синий мальчик, задушенный сетью его собственных вен.
– Лопухина, ты умерла?
Я подняла голову, на меня, прищурившись, смотрела Терентьева.
Странный, чужой человек. У нас с ней нет ничего общего. Мы с ней почти не общаемся, а она утруждает себя неприязнью ко мне.