Тут требовалась особая сноровка и смелость.
Когда ползешь по черной садовой дорожке, чертовски трудно учуять, где стоят деревья с созревшими плодами, и отыскать проход меж кустами крыжовника или малины. А если повезет и проберешься в курятник, приходится ощупью прокрадываться в кромешной тьме к гнездам и куриным яйцам. А уж если схватишь хлопающую крыльями курицу, нужно тут же свернуть ей шею и обронить как бы невзначай несколько перышек — пусть люди думают, что в курятнике побывала лиса. Ничего не поделаешь — надо заметать следы!
Ну, а если раздается злобный собачий лай, пугаешься так, что сердце замирает в груди. И тогда, не выпуская добычу из рук, летишь со всех ног вниз к озеру, где тебя ожидает со шлюпкой Эрик. В кромешной тьме ты идешь наугад и вдруг под самым твоим носом раздается лай. Тут, главное, не зевать и с молниеносной быстротой плеснуть из бутылки аммиаком в рычащую тварь. Собака пятится, фыркает, лает. Ты отступаешь назад, все еще держа бутылку наготове и не сводя глаз от сверкающих в темноте зеленых точек и от черной тени, мечущейся под деревьями. Наконец прыжок в шлюпку — и ты плывешь к «Розе ветров», дрейфующей[57] с поднятыми парусами в заливе.
Эрик и Фабиан первыми не выдержали такой ночной жизни и необычного распорядка дня, и Георгу чаще всего приходилось работать за троих. Он уже не предавался размышлениям о загадках жизни. И уже не чувствовал себя так отвратительно, как в тот раз, когда они спасались бегством в грозу. Перебиться бы нынче и ладно! Ведь каждую минуту ему приходилось думать о том, как дожить до вечера, как отыскать новое убежище для «Розы ветров» и новые места для набегов. Он жил сегодняшним днем, и будущее составляли для него лишь ближайшие двадцать четыре часа. Если только на яхте были куриные яйца и фрукты, он засыпал, хоть это был и тяжелый сон, а когда просыпался, вскакивал, точно упругая стальная пружина, готовый к новым подвигам и опасностям.
Все бы ничего, если б не этот адов зной жаркой поры лета[58]. Он принес с собой полный штиль и ночью и днем. Путь к бегству был отрезан, и мальчики не осмеливались совершать свои набеги, а спали, бранились и питались тем, что могли поймать на удочку торговца лососями и на перемет.
Уже целую неделю «Роза ветров» стояла на якоре с повисшими парусами и треснувшей от жары палубой или дрейфовала в открытых местах среди шхер и заливов меж островками с выжженными, иссушенными и пожелтевшими лесами. Казалось, зной пустыни дышал на мертвые воды. Красные сараи на берегу, будто в мареве, дрожали на фоне скошенных лугов, а большие, залитые раскаленным солнцем квадраты ржи и пшеницы, душно пышущие зрелостью, стояли не шелохнувшись. Но со стороны топких низких равнин, изредка поросших сосной, и чавкающих болот, покрытых осокой, поднимались вонючие испарения. В зарослях вымахавшего, будто в тропиках, тростника, как маленькие акулы, застыли в коварной и обманчивой послеобеденной полудреме щуки. Навстречу багровым отсветам солнца поднимались вдали бесконечно манящие унылые миражи удивительных деревьев. Они выстроились в ряд у самого берега, словно пальмы, затопленные водами Нила, а низкие алеющие гряды грозовых облаков на горизонте вызывали призраки пламенеющих на солнце вилл Средиземноморья, золоченых зубцов башен Голконды