Игнашка взялся за дело на совесть, используя совершенно разнообразные приемы, и спустя неделю решительно забраковал четверых, у которых «язык болтлив», а в отношении еще троих высказал некоторые сомнения.
Все семеро, включая одного из кандидатов на роль крупье, тут же укатили обратно в лагерь.
В очередной раз порадовавшись своей предусмотрительности, оказавшейся кстати, я прикинул, что четверки основных и девятки «подсобников» вполне достаточно, так что дополнительных вызывать ни к чему.
Лишь после этой проверки на бдительность и умение держать язык за зубами я раскрыл карты остальным.
Надо было видеть, как горели глаза у этих юнцов. Еще бы! Впервые в жизни они были приобщены к столь ответственному делу. Можно сказать, если судить по моим словам, в их руках была судьба всей державы – на громкие фразы я не скупился.
А ведь таких, как Емеля, то есть сыновей простых ремесленников, было не один и не двое, а почти треть первоначально отобранных мною парней. Да и остальные тоже… Трое из холопов, еще двое – дети крестьян, один – вообще беспризорник.
Ну а оставшаяся троица – купеческий сын Сысой, который должен был стать одним из казначеев, а также два романтично настроенных паренька из служилых.
Последних я выбрал на роли крупье не только из-за их высокой грамотности, но и благодаря их познаниям в польском языке.
Еще бы им его не знать, когда они оба, до того как уйти в Стражу Верных, начинали службу в Посольском приказе, где у одного из них, Андрея Иванова, помимо отца Василия, занимавшего достаточно солидное положение, служил еще и дядя, тоже Андрей.
То есть перспектива у сына и племянника имелась, тем более что оба – и отец, и дядя – ходили уже в дьяках, так что пусть не сразу, а лет через пятнадцать – двадцать дорос бы до этого чина и юный Андрей, но…
Мальчикам хотелось сражений, схваток, погонь и прочего, а какая в Посольском приказе романтика? Потому семнадцатилетние Андрей Иванов и Михайла сын Данилов оказались в полку Стражи Верных.
И вот теперь у них – недавних слуг, подмастерьев и пахарей – появился шанс в случае успеха всего дела не просто изменить свою судьбу, но развернуть ее колесо чуть ли не на сто восемьдесят градусов, взлетев наверх. Да не когда-нибудь в перспективе, спустя полтора десятка лет, как, например, в Посольском приказе, а чуть ли не через год-два.
Правда, разговорами о таких вещах, как награды, я их особо не баловал, делая главный нажим на патриотизм, на честь, которую нужно беречь смолоду, и на прочие идейные вещи.
Однако пару раз вскользь обмолвился, что все они без моего внимания не останутся и, более того, о каждом отличившемся мною будет лично доложено царю-батюшке, а уж он-то за наградами не постоит.