Хотя тут я ошибся. Позже я узнал, что работы для парикмахера почти не было – слабовато росли волосы на его лице, к тому же и редковато.
– Здрав буди, государь! – почти весело произнес я и, соскочив с коня, отвесил вежливый поклон.
Следом с секундной заминкой моему примеру последовала и вся моя троица.
Поначалу настрой у встречающих, да и у самого Дмитрия был несколько настороженным, но потом, когда они поняли, что мы действительно направляемся в Путивль на поклон новому русскому царю, все разом переменилось и отношение стало совершенно иным.
Сам Дмитрий перещеголял по радушию всю свою свиту. Более того, в первые же минуты, едва узнав, кто мы такие, он не просто распростер объятия, но и распорядился устроить по такому случаю доброе застолье.
Причина горячего гостеприимства стала мне понятна чуть погодя. Оказывается, мы – первые перебежчики, появившиеся у него в это тревожное время.
После поражения под Добрыничами и его панического бегства в Рыльск, а затем в Путивль, не только русским, но и многим полякам стало казаться – и справедливо, – что дело угличского царевича на сей раз потерпело сокрушительное и окончательное фиаско и теперь не имеет ни малейшей надежды на возрождение.
Вообще-то так оно и было. Уверен, проживи Борис Федорович хотя бы на несколько месяцев подольше, и он восторжествовал бы.
Никогда царское войско вкупе со всеми воеводами, начиная с Петра Басманова, не отважилось бы на прямую измену Годунову-старшему.
И тут явились мы.
Когда же он узнал, что двое московских беглецов являются не просто учителями юного Федора, но и весьма важными особами, а один принадлежит к древнему роду шотландских королей Мак-Альпинов, хотя и давным-давно изгнанных из своих владений, то и вовсе расцвел, как майская роза.
Словом, не прошло и нескольких часов, как мы с Квентином уже сидели с ним за одним столом, правда, не рядом, а поодаль. Места справа возле самого Дмитрия тщательно охранялись русскими боярами и дьяками, которых он нам представил, найдя для каждого какое-нибудь доброе слово, восхваляющее его доблесть, честь, смелость, отвагу и прочее.
Всех не упомню, да и ни к чему, однако угрюмое лицо князя Василия Михайловича Рубца-Мосальского запомнилось мне хорошо, тем более что именно о нем Дмитрий распространялся дольше всего, в стихах и красках повествуя, как сей князь спас его от плена под Добрыничами, вовремя отдав ему коня, когда под самим царевичем подстрелили лошадь.
После него сидели еще несколько, из коих больше всего запали в память двое. Первый – боярин Лыков – был изрядно лыс, что на Руси по нынешним временам не часто встретишь.