Однако еще через пару дней обратил внимание, что приязнь как-то резко переросла в значительно большее.
Даже об уроках с Дмитрием Дуглас рассказывал исключительно в восторженных тонах – и как он быстро учится, и как легко все схватывает.
И вообще, только по одной грациозности движений и плавным, величественным жестам можно сделать определенный вывод, что Дмитрий есть истинный сын царя Иоанна Васильевича.
Тайна столь резких перемен в отношении Квентина к своему новому ученику была открыта мне – разумеется, под строгим секретом – на третий день ахов и восторгов.
Впрочем, для меня это тайной не было, но я все равно поклялся хранить ее и даже перекрестился на икону в подтверждение своих слов.
Оказывается, царевич уже пообещал Дугласу, что как только он вступит в Москву, то первых делом прикажет Борису Федоровичу выдать свою принцессу Ксению Борисовну замуж.
За кого, даже не говорю – и без того понятно.
Более того, Дмитрий оказался настолько добр, что дал Квентину слово самолично присутствовать на их свадьбе, и не просто так, но в качестве посаженого отца.
– У меня есть отец, и я не хотел его обидеть, но он сказать, что так русский обычай – это да? – волнуясь, уточнил он у меня.
И это все, что его интересовало. Вот же наивный. Ну хоть смейся, хоть плачь.
«А о том, каким образом он войдет в Москву, Дмитрий тебе не говорил?» – подмывало меня спросить у шотландца, но я не стал.
Пусть поэт витает среди звезд, тем более что царевич действительно может войти в Москву, если только я ему не помешаю, а потому, коль Квентину так уж хочется упиваться иллюзиями, ради бога.
Впрочем, я отвлекся.
Признаться, я не только и не столько писал, сколько нуждался в тайм-ауте, чтобы исходя из первых впечатлений выработать стратегию своего поведения – чертовски не люблю экспромтов, которые могут быть удачными, а могут – не очень.
Итак, задачей номер один для меня являлось войти в ближайшее окружение царевича, номер два – стать если не самым ближайшим советником, то по крайней мере одним из них.
Это – в обязательном порядке, иначе о конечном успехе, какую бы цель я ни ставил перед собой, придется забыть.
Попутно я уже выяснил у лекаря, сурового Альтгрубера, все нюансы, касающиеся здоровья царевича, после чего мне стало окончательно ясно, что Дмитрий – самозванец.
Не было у него приступов эпилепсии.
Ни одного.
Как удовлетворенно поведал мне секретарь царевича Ян Бучинский – один из немногих «приличных» шляхтичей, имевшихся в окружении Дмитрия, даже когда царевич впадал в гнев, припадков не наблюдалось ни разу.