– Вот что сотворила черная мадонна, – с гордостью заметил он.
– Кто?! – обалдел я.
– Ну это так у нас в Речи Посполитой именуют матку Ченстоховскую[67], – пояснил Бучинский, после чего с увлечением принялся рассказывать о точно таких же случаях исцеления безнадежно больных, которые из последних сил, кряхтя и стеная, добрались до Ченстоховы, кое-как вскарабкались на Ясную гору, вползли в ворота монастыря паулинов и…
Ну а дальше как в детской книжке Астрид Линдгрен: «Свершилось чудо! Друг спас жизнь друга! Наш дорогой Карлсон снова в полном порядке, и ему полагается пошалить».
Вот так вот легко и просто – пришел, помолился и выздоровел. Все в точности, как и предсказывал Борис Федорович. Доказывать обратное лучше не пытаться.
Получалось, что распускать ядовитые слухи бессмысленно – при такой вере в мощь богоматери ничто не поможет.
Зато мне стало окончательно ясно, что, даже если истинного Дмитрия удалось каким-то манером подменить, ныне под его именем выступает человек, который к угличскому царевичу не имеет ни малейшего отношения.
И на том спасибо.
Кроме того, я до конца уверился и в том, что он – не Отрепьев. То есть все мои первоначальные догадки подтвердились на сто процентов.
А что до настоящего сына стрелецкого сотника Богдана Ивановича Смирного-Отрепьева, то его я тоже успел тут повидать.
Более того, я ухитрился с ним пообщаться и даже заслужить его доверие и симпатию.
За стол к себе царевич его не приглашал – манеры монаха, мягко говоря, оставляли желать лучшего, вдобавок изрядно запачканная ряса требовала немедленной стирки, да и рожа, густо заросшая бородищей, тоже.
Однако помог… почерк.
Дело в том, что у меня он весьма скверный. Не иначе как я унаследовал его от папы-врача. Правописание и неразборчивость букв у людей этой профессии давно стали притчей во языцех.
У Отрепьева же он был отменный, сколь ни удивительным это покажется, глядя на громоздкого увальня-бугая – широкоплечего, грязноватого и с вечным перегаром изо рта.
А так как Дмитрий не делал тайны из его присутствия в своем стане, даже напротив – иногда рекламировал, когда надо было наглядно доказать вранье царской власти, то поручил переписывать мои каракули именно ему.
Более того, учитывая, что все фразы написаны по-латыни, а по-русски лишь перевод, я порекомендовал, а царевич согласился, чтобы мы с Отрепьевым трудились в одной комнате. Ну не бегать же ему то и дело, выясняя, какая именно латинская буква – t или l – стоит у меня в тексте. А здесь m или n, а тут d или b, а там…
Ну а когда сидишь целый день бок о бок с человеком, то поневоле завязывается разговор, плавно перетекающий в живой диалог, а там и в задушевную беседу.