Дмитрий помрачнел.
– И его тоже, – кивнул он, с силой сжимая в руках небольшой нож с фигурной, желтоватой кости рукояткой.
Отрепьев недоуменно нахмурился, глядя на разволновавшегося приятеля, но потом его осенило, и он, хлопнув себя кулаком по лбу, громко заржал.
– Так он, собака, и к тебе пристраивался! – веселился отец Леонид, закатываясь от хохота. – То-то, помню, ты все время за мной увивался. Это чтоб с им один на один не оставаться. А пошто ж ты тогда мне не пожалился? Я б ему уже в ту пору зубы пересчитал.
– А ты пересчитал? – обрадованно спросил Дмитрий.
– Ну по первости упредил токмо, а уж когда он не внял да сызнова ласкаться учал, пришлось врезать по роже. Скольких зубов он лишился, доподлинно не скажу, но то, что при мне сразу два выплюнул, точно. А знал бы, что он еще тогда к тебе приставал, ей-ей, и остальных бы его зубов не пожалел, – горячо заверил он довольно улыбавшегося Дмитрия. – А ты в ту пору даже не юнотой – младенцем казался, вот его и потянуло на молодое мяско. Мужик он впрямь могутный, и как ты от него вывернуться-то исхитрился в одиночку? – подивился напоследок Отрепьев.
– Будет об этом, – поморщился Дмитрий.
– Нет, ты поведай! – разгорячился монах. – Он же до пострига в кузнецах хаживал, сила в ем и впрямь изрядная.
– Неважно, – резко ответил Дмитрий. – Отвлеклись мы с тобой, а время к вечеру. Так я тебя и до ночи выслушать не успею.
– Да чего там выслушивать-то, – пренебрежительно отмахнулся отец Леонид. – Почитай, почти все время в Чудове и прожил, покамест на улице кто-то из царевых стрельцов не признал.
– На улице? – не понял Дмитрий.
– А ты мыслил, что я все время в келье у Пафнутия сиживал? Да я б с тоски сдох. Случайно вышло – взял со скуки Писание да перебелил его наново. Так, для себя, из Екклесиаста-проповедника кой-что. Пафнутий узрел и залюбовался – у меня ж и впрямь буквицы, ровно ратники на государевом смотру, одна к одной, одна к одной. Так и стал ему все перебеливать, покамест слух обо мне до самого патриарха не дошел. Тому тоже мои хитрости в художестве[68] по нраву пришлись. Правда, я сбрехал, что диакон, а то бы он простого монаха так к себе не приблизил, – повинился Отрепьев, и лицо его тут же приняло мечтательное выражение. – А какие яства я с его стола едал… Вот хошь ныне уже и пузо сытое, но как вспомню, дак полон рот слюней.
– Что ж за яства? – вежливо уточнил Дмитрий. – Ты скажи, а я распоряжусь, чтоб тебе и тут такие приготовили.
Григорий насмешливо хмыкнул, окинул презрительным взглядом изрядно захламленный им же стол и надменно махнул рукой.