Никита Романович, кряхтя, нагнулся, подобрал с пола брошенную плеть, задумчиво посмотрел на нее, потом оценивающим взглядом окинул сына.
«Никак сызнова лупить учнет, – взволновался Федор. – Тут и без этого все тело как огнем горит, а он по новой измышляет. Чего бы удумать-то эдакого?»
И тут его осенило.
Он чуть не завопил от радости, остро пожалев в этот миг о том, почему эта мысль не пришла к нему несколькими днями раньше, тогда столь тягостный разговор с отцом сложился бы совершенно иначе.
Впрочем, грех сетовать, главное, что мысль все-таки пришла.
– Я, батюшка, вот как удумал. Прасковья все едино долго не заживется на белом свете. Не в нынешнюю зиму, дак в другую, а богу душу отдаст.
– По твоей милости, – не удержавшись, съязвил Никита Романович.
– На икону побожусь! – Федор вскочил с постели и перекрестился. – Опричь одного раза я ее за все нынешнее лето и пальцем не тронул. А наперед и вовсе не коснусь, в том ныне пред Спасом зарок даю.
– Зарекалась свинья, – буркнул Никита Романович. – Что проку-то в том? Ты уж все сотворил. Теперь об ином измышлять надобно.
– И я об ином, батюшка, – торопливо перебил отца Федор. – А прок в том, что как она богу душу отдаст, дык я сразу оную Соломонию в женки и возьму. В том тож и тебе перед иконой зарекаюсь, и Ивану Василичу, ежели надобность встанет, перекрещусь.
– Поверит ли?
– А чтоб ему верилось, ты уговорись с ним, что деревеньками его всласть наделишь, не скупясь. И два десятка дашь, и три, да хошь пять. А он мне их опосля возвернет, когда свадебку сыграем. Ну вроде как приданое. Вот оно наше от нас и не уйдет!
– «Не уйдет», – ворчливо передразнил сына Никита Романович. – А того не посчитал, что, покамест они евонные будут, он с их и серебрецо брать учнет. Выходит, все одно – убыток. А коль Прасковья заживется лета на три-четыре, дак тут уж потерьки не десятками рублев – сотнями исчислять придется.
Федор виновато засопел. Получалось и впрямь получше, но тоже не ахти. А отец продолжал:
– И об ином подумай. То бы ты в приданое ишшо кус немалый отхватил, да к тому ж на родовитой женился бы, а так сызнова на безродной, да свое же добро за ей и получишь. Ну да ладно. Ныне-то нам деваться некуда. Пожалуй, так и сотворим. Но поедем вместях – сам виниться учнешь, – предупредил он заулыбавшегося Федора. – А уж гово́рю об деревеньках я сам с ним вести учну. Авось господь подсобит. Чую, втридорога мне твои утехи обойдутся.
– Зато жив останусь, – пробормотал Федор, но отец его уже не слышал – весь как-то сгорбившись, он тяжко шел к двери, по-стариковски шаркая ногами.