– Грех, – строго произнес Федор.
Я усмехнулся и твердо заверил:
– Церковь тоже простит – она добрая, когда грешат правители, тем более не по собственной прихоти, но для блага страны. Вспомни, ты сам рассказывал мне, как лихо резал новгородцам носы и выкалывал глаза великий Владимирский князь Александр Ярославич. Зато он – победитель, потому ныне и святой.
– Но он творил и благо – запротестовал Федор.
– Никто не спорит, – согласился я. – В прочих делах добра за ним можно подсчитать куда больше, так что свое зло он искупил, и даже сторицей – все так, вот только святые зла вообще не творят. Так что с церковью все утрясется, поверь.
– А если попытаться вовсе без оного зла обойтись? – робко осведомился царевич. – Яко Христос заповедал – за зло добром…
– А теперь вспомни, чем все для Христа закончилось, – сурово посоветовал я. – И поверь, что с тех пор времена не изменились, а если и да, то далеко не в лучшую сторону.
– Тогда яко мне? – растерялся Федор. – Злобствовать?
– Некто спросил Конфуция: «Правильно ли говорят, что за зло нужно платить добром?» Учитель сказал: «А чем же тогда платить за добро? За зло надо платить по справедливости, а за добро – добром». – Я развел руками. – По-моему, проще не скажешь. И запомни: от государства, как и от его правителя, вовсе не требуется пытаться превращать земную жизнь в рай, из этого все равно ничего не выйдет, но требуется иное – помешать этой жизни окончательно превратиться в ад. Да и вообще, управление державой – занятие жестокое. Добрый нрав в таком деле лишь помеха.
– И иначе никак? – Глаза царевича наполнились слезами.
Ну чисто дитя.
И я поймал себя на мысли, что очень хочется погладить Федора по голове и произнести нечто утешительное, успокаивающее, сказать, что можно, конечно же можно и иначе. Только это очень трудно и тяжело, но в первые дни правления можно и попытаться, хотя бы для того, чтоб убедиться в неправильности…
Вот только если он попытается, не будет у него последующих дней.
Совсем.
И я мрачно ответил:
– Иначе можно, только тогда в самом скором времени и тебя в святцы внесут. У нас там как с невинно убиенными великими князьями и царями – они просто мученики, великомученики или кто-то еще?
– Бориса и Глеба величают святыми благоверными князьями-страстотерпцами, – припомнил он.
– Неплохо, – одобрил я. – Вот только когда тебя убивают, как-то не думаешь о мученическом венце. Знаешь, в тот миг, когда меч или сабля с хрустом входит в твое тело, мыслишь вовсе не о небесах, потому что они будут потом. Зато кровь – горячая, алая, что льется из твоего тела, – вот она. И боль – острая, резкая, нестерпимая – тоже тут.