Федор поморщился, почти со страхом глядя на меня, но я оставался неумолимым, живописуя красочную картину последнего дня доброго правителя, после чего подвел итог:
– И ты не просто страдаешь. Тебе горько и обидно, что рядом нет никого, чтоб защитил или уберег. И начинаешь понимать, что если бы ты вел себя иначе, не столь добродетельно, то, как знать, возможно, ничего этого и не было бы, а от этого становится обиднее вдвойне…
Фу-у-у, что-то я не того… Чересчур разошелся. Вон как испуганно уставился Федя – не иначе как успел вообразить все, что я тут ему наговорил.
Да и Борис Федорович, которого я заметил только что, тоже хмурится. Представляю, как он отреагирует на мои страшилки и что скажет мне после.
Скорее всего, можно и нужно было убеждать царевича как-то помягче и не рисовать перед ним столь ужасные картины. Но мне в те минуты помнилось лишь одно – всего через полгода, летом, этому симпатичному черноволосому юнцу шестнадцати лет придется вступить в бой за шапку Мономаха.
И не простой бой, но смертный, потому что на кону будет не только трон, но и жизнь. А драться его так никто и не научил, поэтому его попросту удавят, и все.
Вот я и рубил сплеча – авось прибавится решимости и воли в те последние дни и он попытается рыкнуть по-львиному, вместо того чтоб остаться агнцем на заклание и войти в святцы как великомученик.
Хотя погоди-ка, если мне память не изменяет, церковь, по-моему, вообще никак не отреагирует на его смерть, так что этим самым, как там его, страстотерпцем или мучеником Федору тоже не бывать.
Даже чудно: какой-то пацан в болезненном припадке напоролся на ножик, и на тебе, святой[43], или тот же царь, разваливший великую империю, – и его в святые[44].
А тут, можно сказать, чистокровный невинно убиенный и…
Как говорится, двойные стандарты налицо. А еще неуемная холуйская жажда отцов церкви угодить правителям – то Романовым, которые лютые враги Годуновых, то советским, то нынешним демократическим.
На справедливость же им наплевать.
Впрочем, концовку все равно следовало смягчить. И не столько из опасения перед гневом Бориса Федоровича, сколько для самого царевича – пусть будет хеппи-энд. Поэтому я, озорно подмигнув, осведомился:
– Так что, царевич, может, все-таки лучше нимб святого Александра Невского примерить? И поживешь подольше, и слава о тебе в веках останется, и вообще, откуда ни глянь, отовсюду веселей.
– Он вроде бы благоверный, а не святой, – вежливо поправил меня Федор.
– Да? – искренне удивился я. – Странно, почему-то я думал, что он… Впрочем, название не столь важно. Главное, причислен к этим самым и возвеличен на небесах, хотя бывало в его жизни разное…