Настойчивый зуд поселился у нее прямо под кожей и в глубине горла. Тот самый вкус... Она оступилась.
Габриэль истязал себя так же глубоко и так же ужасно, как она опиумом, только его высвобождением была физическая боль. Неудивительно, что он вздрагивал всякий раз, когда она прикасалась к нему.
Она привалилась к стене; крошечный, изолированный мирок монастыря кружился вокруг нее. Это, несомненно, было владение ада, куда она попала, возможно, навсегда. Даже если ей удастся уехать вместе с Джейкобом, она не спасется от удушающей черноты собственного разума.
Прижавшись лбом к холодным камням стены, она пыталась остановить подступающую тошноту. Это была ее жизнь. Это было ее будущее. Пока ее разум не падет, она не сдастся.
Ее вырвало; слава Богу, она еще не успела поужинать.
– Ада?
Дверь в комнату Габриэля была открыта, и он стоял на пороге. Она выдохнула его имя. Он подошел к ней и встал на колени в коридоре, его рука обняла ее, защищая. Она вспомнила их утро у реки, как лежала в его объятиях.
Больше никогда этого не будет, он ясно сказал это, и все же постоянно вел себя как ее защитник. Как бы там ни было, его внимание и забота были густо приправлены любовью. Искренней любовью. И она была настолько глупа, чтобы так считать.
– Inglesa, что случилось?
Она подумала, что лучше солгать.
– Мне нехорошо. Боюсь, это настойка.
– Ада, ты что, принимала еще?
Его жар и древесный аромат могли смягчить самые суровые души, а у нее не было такой силы. Только гнев.
– Я ничего не принимала, что очень трудно. Я... я хочу еще. Ты знал, что я захочу. И я знала.
Его глаза, как всегда наполненные жаждой, которую он скорее стал бы отрицать, чем поддался ей, остановились на ее губах.
– Ты борешься с этим, – сказал он. – Рассудком ты понимаешь, что это правильно.
Она плюнула на стену, еще одна волна тошноты закипела в ее желудке.
– Не читай мне морали, послушник.
– Но твоя борьба желанна. По крайней мере ты знаешь правильный путь, даже если и не хочешь следовать по нему.
– Ты вот это говоришь себе?
– Войди, – сказал он, совсем не ласково поднимая ее на ноги. – Ты переполошишь всех.
Ада попыталась зло посмотреть на него, но ее внимание привлекла его жилистая шея.
– Разумеется, это мое первейшее желание.
Воздух в его келье был прохладный и неподвижный.
Все свидетельства сцены, которую она застала прошлой ночью – сумрачный свет, Габриэль, раздетый и окровавленный, – исчезли. Солнце низко стояло за узким окошком. Чистый свежий вечерний ветерок раздувал тени. А плеть лежала, разрезанная на куски, в изножье его кровати.