Ада осматривала разгромленную комнату, еще не совсем оправившись от ужасов этого утра. Только теплые объятия Габриэля успокаивали ее.
Их кровати были перевернуты. Из вспоротых тюфяков торчала солома. Опрокинутый умывальник лежал на боку. Черепаховый гребень валялся среди разбросанной соломы вместе с рассыпанными шахматами.
– Но кому это все понадобилось?
Ада посмотрела на Габриэля в поисках ответа.
– И все твои вещи здесь? – спросил он. – В целости?
– Да, кроме свитков.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Они в безопасности, только не здесь. Я их спрятала.
– Зачем?
Она вздохнула, чувствуя, как заливается горячим румянцем.
– Ада?
– Свитки написаны на превосходном пергаменте, – ответила она. – Я украла их у моего учителя, Дэниела Морли, намереваясь продать. С них можно счистить чернила и использовать снова. Это делает их чрезвычайно ценными.
Его лицо потемнело.
– Ты хранила их для продажи.
– Когда я вернусь в Толедо, да.
Ее щеки горели от осознания того, какая пропасть лежит между ее прошлым и настоящим. День и ночь. Только сейчас ее рассудок просветлел настолько, что она смогла увидеть эту разницу. До вмешательства Габриэля печаль о том, кем она была и что потеряла, никогда не трогала ее. Ада просто топила ее в опиуме.
– Но это решение кажется таким далеким, – сказала она.
Габриэль смотрел на нее испытующе, заглядывая в самую глубину.
– Я рад слышать это, inglesa.
Она обвела рукой их перевернутую вверх дном комнату.
– Но что ты знаешь об этом?
– Только то, что Фернан был нрав, рекомендуя Бланке хранить это в секрете. Все остальное просто предположения. Пока что. – Он огляделся, как будто ища кого-то. И, возможно, он был прав. Казалось, стены, самые терпеливые противники, подслушивают и ждут их следующего шага. – Где Фернан?
Бланка сжала губы.
– Не могу сказать. Я догадываюсь, что он, может быть, захотел вернуться в город.
– Но зачем? Ты говорила что-то о его мотивах. Ты знаешь, чем Пачеко шантажировал его?
– Я не имею права это обсуждать, сеньор. Поймите, пожалуйста.
Ада подняла черепаховый гребень и сжала так, что зубцы впились в ладонь. Эта тянущая боль не позволяла ее мыслям кружиться слишком быстро.
– Какое Пачеко имеет к этому отношение?
– У нас может не быть времени на пространные объяснения, – сказал Габриэль.
– Ты хотел, чтобы я говорила тебе, что делать. Теперь попробуй.
Один кивок, и Габриэль встал в стороне от нее. Скрестив руки на груди и глядя в окно, заговорил:
– Пачеко поручился за меня, когда я пришел в орден. Он знал кое-что о моем прошлом и сыграл на моем стремлении начать все заново. В обмен на его поддержку я должен был следовать его указаниям.