В кафе «Славия» рыдают диссиденты. Еще бы! Триста лет оккупации! Гусизм! И вот легкость бытия во всей ее несносимости! Поэты кусают прибрежную арматуру и повторяют подвиг пролетарского поэта Незвала, который во хмелю любил подкрасться со спины ко стражу порядка и прямо на, как на стену, излить избытки влаги. Поэты предельно точны, но полиция в ответ только лыбится: революция!
Как они отныне, не из-под танков и не на кострах?! Мое задание простое, репортерское, от советского информбюро. Стать свидетелем истории и по возможности обойтись без жертв. За перевыполнение задач награжден католическим Рождеством, в общем, кроны иссякают ровно за ночь до отъезда, и эта ночь, разумеется, новогодняя.
Съехав по неплатежеспособности из отеля, уповаю на один адресок, где в середине восьмидесятых пара полноценных поцелуев на индусский манер, с вворачиванием языка в ротовую полость и со-вращением переродилась в страстную неделю — для перехода в сон и обратно нам с теплокровной пражанкой не стоило менять расположения тел: кто-то приносил еду, включал калорифер, сдавал отработанное белье в прачечную. Спасибо безымянным гуманистам! На старте за окнами шумел проспект, но кто-то заботливо перерыл его, повесил объездные знаки — чтоб не спугнуть легковерного баттерфляя нашей страсти…
«Сильва? — сказали мне на том полюсе телефона. — Сильву, молодой человек, вам теперь не застать. Она же в канцелярии господина президента…»
…Брожу со всеми по новогодним базарам, притворно прицениваюсь к серебру, перевожу через улицы больше слепых, чем за всю предыдущую жизнь. В упор наблюдаю гильотинирование огромного карпа. С виду кровь не холоднее, чем у порося, тогда в чем же разница, господа вегетарианцы?! Нет, я не откажусь от карпов, но конкретного этого есть бы не стал, чья голова как от Степана Разина подкатилась ко мне и ничего не сказала.
В пивной «У коцоура» единственный свободный табурет напротив дебошира с боксерским перебитым клювом. На его вопрос «Пойдем, сынок, выйдем, падло?» ответ удается достойный, но не с тем акцентом. Боксер не упускает шанса перевести спортивный азарт в русло бытового шовинизма: «Откуда прибыл в Прагу, сынок?» Я залпом допиваю пиво и не вру: «Из Москвы». Боксер торжествует: «Господа! — обращается к пивной. — Тут у нас товарищ из Москвы!» Но пивная неожиданно хранит нейтралитет. Уже у дверей я слышу, как боксер изыскивает другие аргументы: «Врет, курва! Я узнал его! Не с Москвы он! Словак это! Из Кошице! Он на спартакиаде нашего Гонзу замочил! После гонга! В пах!» Ага, стало быть, мы здесь уже не главные враги, даже в Праге мы выпали из элитных сортов злодейства, и впервые, не осознав себя солдатом империи, легко выпрыгиваю на парапет Карлова моста и на зябнущую каменную статуйную Магдалину набрасываю пуховое пальто, прикупленное для утепления одной московской подруги, но, гражданин мира, я мог ли поступать иначе? Пусть Магдалина и осталась холодна, как секретарша канцелярии господина Христа! С тех пор все реже отличаю живую женщину от каменной…