Он несколько раз свистнул, глядя на Тамару с презрением, как на собаку.
— Не хочешь просить покорно, на коленях, с поклоном до земли? — угрожающе спросила она.
Он ответил омерзительным, гнилым матом.
Тамара подняла вдруг голову. Ее лицо ужасно исказилось, губы широко раскрылись и выплеснули желчные, злые слова:
— Вы думаете, хамы, рабы, которых отец мой сек нагайкой, что я здесь буду всю жизнь с вами прозябать, как голодная, бездомная собака? Помню я тебя, Челкан, когда ты был сторожем и привел меня с улицы в свою берлогу. Я умирала тогда с голоду, а ты мной торговал, бил, издевался надо мной, когда я, больная, истощенная, одетая в лохмотья ничего не могла заработать. Тогда сквозь грязные лохмотья никто, не мог рассмотреть мое тело… Надоели вы мне, грязные псы, отбросы! Я свое дело сделала… Сотни из вас уже гниют… На всю жизнь запомните вы княжну Тамару!
Она принялась смеяться и топать ногами.
— Ты пьяна! — крикнул Челкан и прыгнул к ней.
Тамара засунула руку в сумочку.
Через мгновение раздались три выстрела.
Бандит пошатнулся и рухнул со смертельными ранами в животе и голове. Женщина лежала неподвижно, а из уголка ее губ вытекала струйка крови.
Петр Болдырев быстро, не дожидаясь Бурова, покинул заведение Аванеса Кустанджи.
Он вернулся домой, разбудил брата и до утра рассказывал дрожащим голосом о том, что увидел в логове старого армянина.
Назавтра в утренних газетах он прочитал, что отважный комиссар милиции Буров выследил грозного бандита Челкана, который вместе со своей любовницей Тамарой прокрался в частную квартиру иностранца, турецкого торговца Кустанджи, с целью грабежа. После кровавой схватки Буров прикончил бандитов.
— Этот Буров далеко пойдет! — улыбнулся Петр. — Он всем умеет воспользоваться. Правда, на такой скользкой дороге легко поскользнуться…
— Кто мечом воюет, тот от меча и гибнет! — ответил, пожимая плечами, Георгий.
За стенкой кто-то начал насвистывать и запел высоким тенором:
Купите бублики,
Товарищ, бублики,
За три копеечки хорош товар!
Красная площадь была освещена рефлекторами. Стены Кремля, вознесенные, словно изо льда, изогнутые, зубчатые, будто грива волны в замерзшем море. На звездном небе, пропитанном светом уличных фонарей, замерли, разбухли в постоянном ожидании купола собора Василия Блаженного. Большие и малые купола застыли, словно мертвые головы, воткнутые на жерди и смотрящие вниз с мертвым безразличием. Вниз, где в слабых лучах фонарей клокотала крикливая, неудержимая, дикая толпа.
Разрывались незнакомые, глумливые, чуждые это теплой, весенней, ночи голоса. Широкой струей плыла, зависая над городом, громкая музыка, вырывающаяся из освещенных театров, кинематографов и ресторанов.