В щели дует голубой снег. Щель голубая, а в загоне темно, как за пазухой.
Кровь у шамана Апо на затылке, жарко затылку, точно горячая лепешка приложена.
Ноги болят, голова болит, богов нету.
Бубна нету, да и зачем шаману комлать, когда боги убежали, как листья от снега. Не призовешь богов. А без богов — как без кумыса.
Бегает загоном шаман. Часовой обедает, затем табак крошит на трубку.
Жарко шаману, будто лисице в гоне.
Встал на колени, запел:
— Ушел дух Койонок на Абаканские горы, ушел и не вернется! Потерял конь узду, не вернется!… Душа твоя как белки Абаканские, — не растают!… Койонок, Койонок!…
Голубой снег падает. Голубые деревья растут.
Вскочил шаман. Заплясал шаман. Завыл шаман. По всей заимке — как десять троек промчалось.
Бегут русские, спешат к загону.
Заметили духи шамана. Увидал их, полетел над тайгой шаман Апо.
А-а-а?… Поймал глазами моими, поймал, где духи были! Когда киргизов русские убивали — вы каким мясом обжирались? Зачем сейчас шаману явились? А-а-а!…
Пляшет в священной пене шаман. Руками бьет — нет бубна. Тело содрогается, потрясает, нет на теле бубенцов, нет на теле железа, нет плети.
— Бить буду! Железом гонять буду!…
Нечем бить — нет железа, нет плети. Улетают духи на малиновогривых конях.
Русские у двери хохочут широко:
— Завертелся!…
— Орет-то, как бугай весной!…
— А нос-то в пене!
— Во-от лешак!…
На плечах у русских снег, шапки снежные, широкие. И голоса как таежные сугробы. Й лохматы из собачьих шкур дохи.
— Спятил!…
— Каюк!…
— Получил кабинетские земли?
— Захотели, собаки?
— Земель всем!… С большаками воевать!
И комлал до вечера шаман — до вечера хохотали мужики. Приходили и уходили, а смех метался у дверей плотно и неустанно, как снег.
Вечером ушли — привезли в заимку пойманных офицеров. Было их пятеро. Все без погон, без шапок. Уши у них отморожены.
Один молоденький, прижимая руки к ушам, плакал и кричал:
— Граждане! Мы же сочувствуем!… мы вполне… случайно!…
Рыжебородый Наумыч орал:
— Верна!… Усе вы, стервы, сочувствуете, усе! Бить вас, стервей поганых!…
В избе заседал штаб. Ревели на улице полозья. Никитин верхом объезжал отряды, а за ним мальчонка охлябью догонял и кричал:
— Дяденька Микитин, у штабу старики просют! Дяденька!
Было мальчонке весело, свистал он, колотил лошадь кнутом по ушам.
Старик с тающими глазами и с бородой, похожей на ком грязи, сказал:
— Делов многа… Атамановцы с города наступают… Пять волостей соединилось, к нам идут. Чево тут на офицеров смотреть?
— Опять народ требует, народу надо!
Штаб вынес постановление: “Расстрелять”.
Офицеров повели в тайгу. Торопливо, не оглядываясь, увязая в снегу, шли офицеры.