бекона.
Разогнулся он с ударом кулака.
Она отступила на шаг, перехватила его запястье и отпустила боль. Она позволила ей стечь по
своей руке, оставив после себя покалывание, миновать сжатую ладонь и перетечь в Петти. Всю боль
его собственной дочери она выпустила в одну секунду. Его отбросило через всю кухню, и выжгло
внутри все, кроме животного страха. Словно бык он бросился к шаткой задней двери, сорвал ее с
петель и скрылся в темноте.
Тиффани вернулась в амбар, в котором осталась гореть лампа. Если верить Матушке Ветровоск, нельзя почувствовать боль, которую отбираешь у других, но это была ложь. Необходимая ложь. Ты
чувствуешь чужую боль, и именно потому, что она чужая, ты можешь как-то ее перенять, а
освободившись от нее, чувствуешь слабость и шок.
Когда прибыла гремящая, яростная толпа, Тиффани тихо сидела внутри амбара рядом со спящей
девушкой. Шум гремел снаружи дома, но не забирался внутрь. Таково было неписанное правило.
Было трудно поверить, что у анархичной кошмарной музыки есть свои правила, но это было так. Она
10
11
могла греметь три ночи подряд или прекратиться на раз. Если за окном звучит она, никто не выходит
из дома и не пытается вернуться, если только не хочет попытаться вымолить прощение, объясниться
или попросить десять минут форы собрать вещички, чтоб смыться. Кошмарную музыку никто не
создавал. Она зарождалась в каждом сама по себе. Она возникала, если в деревне считали, что муж
слишком сильно бьет жену, или женатый мужчина с замужней женщиной забывали, на ком именно
они женаты. Случались и более темные преступления, но их не обсуждали открыто. Порой людям
удавалось избавиться от музыки, улучшив свое поведение, но чаще всего, еще до исхода третьей
ночи, они просто паковали вещички и перебирались в другое место.
Петти не внял бы намекам. Он бы пошел напролом. Случилась бы драка, и кто-нибудь сделал
что-то по-настоящему глупое. Еще глупее того, что совершил сам Петти. Об этом проведал бы Барон, и люди потеряли бы средства к существованию, что значит, им пришлось бы покинуть Мел и
отправиться за десятки миль – искать работу и начинать все с начала среди чужаков.
Отец Тиффани был благоразумным мужчиной, поэтому он тихонько приоткрыл дверь спустя
несколько минут после того, как музыка начала стихать. Она знала, что все это было для него
немного чересчур. Он был респектабельным мужчиной, но каким-то образом так получилось, что его
дочь оказалась важнее его самого. Ведьмы ни у кого не спрашивают советов, и, как она знала, прочие