Вот эту чертову бабу из огня вытащить не удалось. Впрочем, у нее был выбор: жить или умирать. Она видела, что дом уже охвачен пламенем, что надо бежать из него, пока не рухнула крыша. Но домработница, или кем она там была, не выходила за порог и выкидывала через распахнутое окно какие-то вещи, которые казались ей дорогими и памятными. Солод видел эту сцену от начала до конца своими глазами. Вот баба метнулась к окну, выбросила на траву тяжелый альбом, полный фотографий. Карточки вывалились на траву и, подхваченные ветром, разлетелись по сторонам. На локтях женщины загорелись рукава ночной рубахи, волосы уже начали тлеть, готовые вот-вот вспыхнуть. Но еще оставался шанс… Баба снова пропала из вида. И больше не появилась.
– Господи, – сказал Солод, обращаясь к самому себе. – Господи…
Он до сих пор помнит дым и чад той ночи, чувствует сладковатую вонь горелого мяса, еще долго витавшую над пожарищем. Может быть, столь сильное впечатление осталось, потому что он сам бросил в разлитую вокруг дома солярку промасленную тряпицу. И старая дача вспыхнула, будто была построена из соломы. Позднее среди обугленных деревяшек найдут обгоревшее тело женщины и брошку – точнее, обугленный металлический вензелек: первые буквы имени и фамилии профессора. Эту дешевую безделицу она носила на груди.
После смерти профессора с его дальними родственниками удалось быстро договориться, за небольшую плату они уступили землю. И еще долго благодарили Солода за его щедрость и доброту. «У вас золотое сердце, – сказал племянник покойного профессора, принимая деньги. – Дача не стоила так дорого». Солод печально улыбнулся в ответ. «Это мой человеческий долг, – ответил он. – Я просто обязан помочь людям, попавшим в беду. Мужайтесь. Такое горе». Мысленно он послал собеседника к чертовой матери и даже еще дальше.
Как выяснилось позднее, у той домработницы родни не было. Все вещи, что она спасла, в том числе альбом с фотографиями, впоследствии отнесли на помойку. История с пожаром быстро поросла травой забвения. Все прошло, все забылось. А этот проклятый запах остался. Кажется, им пропиталась вся здешняя земля, кусты и деревья, даже пруд, заросший кувшинками. Из земли иногда вылезают угольки, какие-то обгоревшие деревяшки. Откуда они здесь? Ведь грунт из-под сгоревшего дома был вывезен давным-давно.
Солод поднял телефонную трубку, набрал внутренний номер и, когда услышал голос Вадима Гурского, спросил:
– Вадик, ты чем сейчас занят? Тогда спускайся в тир. Постреляем.
– А не поздновато, Леонид Иванович?