Деревни убирают урожай. И, как всегда, это радует людей. Но и тревожнее сделалось: теперь жди карателей. То в одном, то в другом месте немцы пытаются прощупать партизанскую зону.
Взвод Волжака дежурит в Костричнике. Сюда скорее всего сунутся немцы.
– Командир – штрафной, теперь взвод будет штрафной, – сказал на это Застенчиков.
Когда-то Фома Ефимов рассказывал Толе, что будет, когда немцы за хлебом полезут. Но не дожил до трудного времени Фома. И не знает, что четвертая от его могилы – могила «братушки», Зарубина.
Взвод расселился в деревне поотделенно. Командир же – в доме учительницы. В окнах белые шторы.
– Сидит и книги читает, – сообщил Молокович.
– А потом? – поинтересовался Носков.
Веселая это работка – охранять работу других. Лежишь над рекой и знаешь, что твое присутствие кого-то радует. Вон как улыбаются партизанам усталые жнеи. Харчи приносят: огурцы, кислое молоко. А последние дни и мясо в деревне появилось. Волжак посылал куда-то людей. Привели двух коров. Зарезали и разделили по дворам, что партизанам, а что жнеям. Застенчиков, который возглавлял «операцию», уверяет, что коровы полицейские.
Женщины работают споро, торопливо и посматривают с тревогой за речку.
Головченю, как самого рослого, бабы берут зачинать новую полосу («Чтобы у жней руки не ломило»): подвяжут фартук, платок на голову, серп дадут в руки. И все, как одна, разогнут спины, смотрят, улыбаются. А хлопцы беспокоятся:
– Бороду не отхвати.
– Это еще ничего…
– Тетки, порченого назад мы не примем.
Самая бойкая из жней, черноскулая, в ситцевом платочке, отзывается:
– Не примете – не надо, а мы его всякого возьмем.
Неплохо тут. Вот только Алексей… Теперь, значит, вместе быть.
В Костричнике объявился Половец. Но почему-то не на лошади. Зашел в «караульное».
– На казарменном? – поинтересовался сочувственно. – А чем вы тут занимаетесь?
Половец словно еще выше сделался, плечи подняты к ушам, редкие зубы лезут из бледных, словно вывернутых десен, глаза еще веселее и еще безумнее стали. Пошел со взводом к реке. И все это будто так себе, от скуки или из любопытства.
– Ну ладно, признавайся, – вдруг захихикал Волжак, – снова ко мне? На довоспитание? Ну еще бы, Пилатову такое наследство оставить – гроб ему и крышка.
Половец широко-широко разулыбился:
– Ага, к тебе. Походи, говорят, пешком. Хотели автомат отнять, а я им – во! И ты здорово тогда сказанул им: «Разведчики мои не для того, чтобы без конца дежурить у домов чьих-то девок, в ногах стоять…» О-ах, как не понравилось!
Толю не перестает удивлять, что кроме той жизни, которую он видит, есть, оказывается, и какая-то иная, где уже не хлеб и патроны делят, а что-то другое.