Катя наделяет гречневой кашей. Обед сегодня из двух блюд. Но у «моряка» посуды не хватает. А советчиков много.
– В бескозырку ему.
– В карман.
Бобок и про кашу историю знает:
– Объелся каши цыган, спрашивает: «Это, батя, по всех странах каша есть? Бяда, пропал народ!»
– Набрался наш дед этих побасенок, как собака блох, – одобрительно замечает Носков.
С тремя котелками (и при каждом крышка для второго блюда) подошел молодой немец-шофер. Стал в хвосте очереди. Улыбается всем, но глаза беспокойные, уходящие. Неловко ему отчего-то. И всем тоже неловко. Неуверенные улыбки. Максим неласково окликнул немца:
– Давай сюда.
… Вышли из лагеря утром. Все четыре отряда сошлись на большаке – широкой, обсаженной березами дороге. «Ура» не кричали, наоборот, критически присматривались друг к другу: какие вы стали за это время, наши ближайшие товарищи и соседи, какое оружие у вас, что мы такое все вместе – бригада? А ничего – внушительно, сила! Каждый считает свой отряд, а точнее – свой взвод самым боевым («все дырки нами затыкают!»), но хлопцы с удовольствием отмечают, что ильюшенковцы все как на подбор («кадровики!»), а у митьковцев в каждом отделении автоматы.
К ночи пришли к холмам, черно-желтым от горелого леса. Жгли его весной, с самолетов. Все отряды бегали тушить пожары. Был лютый ветер. Пламя гремело, как поезд на мосту: огненный вал катился почти по вершинам.
Лента дороги вьется между холмов, наползающих на гаснущее вечернее небо. Желто-черный лес будто заколдованный. Кое-где сохранилась живая зелень, но она кажется чужой, из какого-то иного мира.
Когда совсем стемнело, приказали располагаться на отдых.
– Нашли, что похуже.
– До настоящего леса, знаешь, сколько топать. И не лес – болото.
– Спасибо.
Во рту, в горле горчит от сажи. Сосны над головой не шумят, а потрескивают в пустой тишине. Сквозь сетку обожженных сучьев чернеет небо, звезды – как улетающие искры. Одиноко и жалко попискивает заблудившаяся птица. Подумалось, что в таком лесу и живые существа должны быть какие-то особенные, незнакомые. Чужими, из другого мира кажутся тут голоса людей.
– Где вторая рота? Царский где?
– Слышишь, гогочет.
– Да это филин.
– Ложись, братцы, сухо, гладко. Дай плаща краешек.
– Ничего, не к теще идешь. Чернее – страшнее будешь.
Головченя уже похрапывает, положив голову на диск пулемета: подушка не подушка, но все же круглое. Кто-то грызет сухарь.
– Приятного аппетита, Носков.
– Спасибо, сам справлюсь.
Подошли какие-то люди, разговаривают вполголоса.
– … Засада… не за себя боюсь…
У Застенчикова слух, как у зайца, особенно если грозит что-то.