Расследование длилось недолго: наспех собранная комиссия подписала документ, из которого следовало, что во всем виноват «человеческий фактор», то есть сами авиаторы. Мол, и маршрут был выбран неправильный, с отклонениями от полетного листа, и высота распыления химреактивов от энцефалитного клеща выбрана критически низкой.
Конечно же, люди, знавшие погибших, не поверили официальной версии: эти летчики считались едва ли не самыми опытными в отряде сельхозавиации. А уж дальнейшее и вовсе обескуражило родных и близких погибших: на следующий после похорон день в квартирах пилотов были произведены обыски, притом начальник охраны аэродрома Машлак оба раза выступал в качестве понятого. Ментов интересовали какие-то почтовые квитанции на посылку, отправленную в Москву, а также склянки с какими-то химическими реактивами. Ни квитанций, ни склянок они не нашли. Все это косвенно свидетельствовало: что-то с этой катастрофой нечисто. И оставалось лишь догадываться, какова же истинная причина аварии самолета...
* * *
– На кого работаешь? – Милицейский майор резко приблизил к лицу Андрея Ларина мощнейший галогеновый фонарь. – Колись, гнида! Мы про тебя все знаем...
В райотделовском кабинете было душно. Пахло лежалыми бумагами, сапожной ваксой и недорогой вареной колбасой. Вот уже целый час Андрей сидел тут на стуле, перед начальственным столом. Руки его были заведены за спинку стула и жестко скованы наручниками. Запястья уже не ныли, а разрывались от обжигающей боли. Несколько раз Ларин пытался подняться, однако угрюмый милицейский сержант, стоявший позади, всякий раз предотвращал эту попытку, с силой вжимая его плечи. Выждав несколько минут, истязуемый вновь пытался подняться, и тогда сержант подсекал ему упорную ногу тяжелым ботинком. Удар приходился точно по косточке, и Андрей всякий раз сдерживал себя, чтобы не вскрикнуть. Так продолжалось раз пять, однако Ларин не оставлял попытки подняться; это был единственный способ забыть о чудовищной боли в запястьях.
Все это время майор показательно не обращал на него внимания. Сидя за обшарпанным казенным столом, он шелестел бумагами, делал вид, что просматривает какие-то документы. Неторопливо заварил себе чай, минут десять трепался по мобильнику, ожидая, когда чай остынет. Намазал себе бутерброд и, чавкая, со вкусом съел. Затем на несколько минут вышел. Вернулся, полил цветы на подоконнике, выдавил прыщ на носу...
Наконец, этот спектакль начал надоедать даже ему. Взяв фонарь, правоохранитель долго светил истязуемому в лицо. Глазам Ларина сделалось больно до слез.